Надсада

Внезапно Николай Белов испытал не свойственное ему чувство ненависти, развернувшаяся перед глазами картина была такова, коей название нельзя придумать даже в кошмарном сне.

«Это вот и есть нынешняя новая Россия с ее новыми руссками», – подумалось.

Шагнул к обидчику, тряхнул того за плечо, придвинулся вплотную, почти прошептал:

– Извинитесь, сударь, перед профессором. Я не знаю, кто вы, но это – член многих академий, человек, которого хорошо знают в мире искусства…

– Старикан – член, эт я и без тебя понял, а ты-то, пацан, сам кто? – оскалился тот наглой ухмылкой.

Заржали и рядом стоящие подельники.

– Я тот, чье добро ты сейчас пьешь и жрешь, – все с той же ненавистью процедил сквозь зубы Белов.

– Пачкун, значит. А я собирался оптом скупить твои картинки и выбросить на мусорную свалку. Больно они мерзопакостные, искажающие, так сказать, действительность. А халявы такой у меня по всей Москве по горло. Не здесь, так в другом месте, везде примут.

– Извинитесь, а то…

– Че – «а то»?..

Но Николая уже держали сильные руки подручных обидчика, ожидая, видно, от вожака какого-то сигнала.

– Пускай живет. Пока живет… – кивнул им вожак, и вся компания медленно удалилась из зала.

– Брось их, Коля, – успокаивал Белова знакомый еще по академии художник по фамилии Кузьмин. – Этой мрази сегодня на каждого нормального человека по паре.

– А кто это? Почему он так ведет себя? – продолжал недоумевать не успевший остыть Белов.

– Авторитет какой-нибудь. Сейчас ведь в России куда ни плюнь, обязательно попадешь в авторитета. Обычные граждане вывелись. Поэтому лучше отойти в сторону.

– Да сколько ж можно отходить?

– Война только начинается, и ты, Коля, уже вступил в нее своими картинами. Поберечь силы надо бы, прикопить, они нам всем еще ой как понадобятся.

И правда, слушая Кузьмина, размышлял между тем Белов. Россия еще даже и не поняла, что ее втянули в очередную междуусобную войну. Не понял и он, большую часть года проводивший за работой в Сибири среди нищих, но вполне нормальных людей. Нормальных своим здоровым нутром, отношением к жизни, к окружающим. Готовых прийти на помощь, если в таковой возникнет нужда. Бескорыстных и чистых душой. Путь где-то в словах, в повседневной обыденности не поминающих Бога и редко посещающих церковь, но по образу жизни и сути своей – глубоко верующих.

Белов вдруг почувствовал легкую, сосущую сердце грусть. С любовью подумалось о старике Воробьеве – уж над ним-то в Ануфриеве так вот, как над профессором, никто бы не посмел глумиться. И в том великое преимущество доживающего свой век Евсеевича – не быть униженным каким-нибудь «авторитетом». Здесь же – все возможно: и подходы, дабы утвердиться среди себе подобных, иные, и размах, и глубина падения.

Стеблов к тому времени уже успокоился, протирал запотевшие очки, пробовал шутить. День был бесповоротно испорчен.

Постояли еще, выпили, и через некоторое время художники засобирались уходить, взяли с собой и профессора. Белов остался один на правах хозяина, которому надо было еще решить с устроителями презентации, когда можно будет забрать картины, и уложился в каких-нибудь полчаса. Зал был уже пуст.

С не покидавшими его тягостными мыслями направился к выходу. Уже выйдя из здания, лицом к лицу столкнулся с неким молодцем и тут же почувствовал резкую боль в груди. На миг мелькнула перед глазами ухмылка молодца, и Белов потерял сознание.

О том, что Николай в больнице между жизнью и смертью, сообщила телеграммой жена его Людмила, и Евдокия срочно засобиралась в Москву. Данила Афанасьевич проводил жену на поезд: сам он поехать не мог, и не потому, что не на кого было оставить дом, – за ним по крайности могла доглядеть племянница Люба, – иные дела удержали, дела, от которых зависело, быть или не быть участку.

Примерно за месяц до случившегося вызвал его к себе директор коопзверопромхоза Григорьев. Долго и нудно мямлил, толкуя что-то о сокращении численности зверья и копытных животных, о невозможности за приличную цену сбыть продукцию, о необходимости поиска новых форм и способов выживания.

– Ты бы уж, Петрович, сказал напрямую: че вызвал-то? – спросил наконец не выдержавший Белов.

– С тобой, Данила Афанасьич, действительно лучше говорить напрямую. Дело же вот в чем. Племянник твой Владимир представил в область некий проект обустройства на базе твоего участка зоны покоя для зверья и копытных – ну что-то вроде заказника с заготовкой здесь же ореха и лекарственного сырья с тем, чтобы зона имела средства для содержания охраны и оборудования кордона. В общем, он просит передать ему в аренду твой участок аж на сорок девять лет.

– А почему не на все сто? – резко спросил Белов. – Иль боится, что столько не проживет? Я так думаю, с такими-то аппетитами и до половины не дотянет.