Надо – значит надо!

— Заблокировать зелёный «Опель»!!!

Белоконь, держится за плечо, прислоняясь к обитой жестью двери, и между пальцев его струится кровь. «Опель» мгновенно подпирают сзади, но это уже неважно — водитель и пассажир, выскочив из машины, разбегаются в разные стороны.

Один бежит в сторону Тверской, что, разумеется, является огромной ошибкой, а второй — в сторону переулка, Георгиевский он или какой, не знаю, тот, что за Думой идёт. И этот второй — никто иной, как Пётр Николаевич Кухарчук. Без кос, без очков, без юбок. Обычный Поварёнок. С той стороны у нас тоже есть заслон, но теперь я не уверен, что парни оттуда не рассосредоточились и не разбежались на перехваты «троек» и «опелей». Поэтому, я срываюсь за ним.

— Быстро скорую! — успеваю крикнуть я. — Сообщите Скачкову! Трое за мной!

За мной подрываются четверо. Мы бежим, печатая шаг. Идём клином, как журавли. Правда, в нашем облике нет ничего романтического и по-журавлиному возвышенного. Мы несёмся, как войско смерти. Нет, не смерти, мы солдаты возмездия. Воздастся тебе по делам твоим. Лица сосредоточены, в глазах — гнев, в сердцах — огонь. Ноги бьют по асфальту с синхронным остервенением, будто кто-то командует: «Левой! Левой!»

Кухарь оглядывается, и лицо его искажается страхом и отчаянием. Ну, ещё бы, с деревянными солдатами Урфина Джуса попробуй-ка, справься. Мы прибавляем, и расстояние между нами начинает сокращаться. Он оглядывается снова. И ещё раз. И опять. Я вижу, что он пытается ускориться, но нет, шутишь, не уйдёшь!

Поняв, вероятно, что шансов уйти у него нет, Кухарь резко останавливается, выхватывает пистолет и, встав в стойку наводит на меня.

— Не стрелять! — кричу я своим ребятам, тут же берущим Поварёнка на мушку.

Он к моим приказам не прислушивается и поэтому успевает нажать на спуск. Правда, пуля уходит вверх, потому что чёрная «Волга» с парнями, страхующими это направление, успевает шибануть его в бочину. Не сильно, но достаточно, чтобы он отлетел на пару метров вперёд и, роняя пистолет, выстрелил в небо.

Кухарь падает к моим ногам, и лицо его искажается гримасой боли и страдания.

— А вы очень смелый и отважный человек, Пётр Николаевич, — говорю я и киваю ребятам. — В багажник!

Его обыскивают и запихивают в багажное отделение.

— На базу и в карцер, — приказываю я и, отвернувшись, быстро шагаю обратно в сторону «Космоса».

— Внимание! — говорю я, поднося ко рту рацию. — Это первый. Доложите обстановку. Что с раненым?

— Слышу вас, первый. Кондор впорядке. Вроде навылет.

— Дай, слышится голос Белоконя. Нормально всё, чиркнуло только.

Мы возвращаемся к кафе. Здесь всё уже идёт своим чередом. Все парни, кроме тех, что были на внешнем контуре, находятся во дворе дома. Радько своим удостоверением успокоил и привёл в чувство персонал и руководство заведения.

— Ну что? — спрашивает он.

— Клиент едет на базу, — говорю я, отводя его в сторонку. — Но как он догадался, что здесь дело нечисто? Пошёл и мгновенно изменил внешность! Юбка, близорукость, конский хвост, походка. Ну, артист! Он уже перевоплощался, трансгендер хренов.

— Кто-кто?

— Мужик, перешившийся в бабу, вот кто

Радько начинает ржать.

— Ну, ты придумщик, Брагин!

— И чуйка у него стопроцентная! — продолжаю я про Поварёнка. — Если это только…

Я замолкаю и внимательно смотрю в глаза Михал Михалыча.

— Если только, — продолжает он, — это не было планом. Но это мы узнаем. Азер-то здесь, у нас, и если он сработал по заданию Кухарчука, мы об этом обязательно узнаем.

Я киваю, но сдаётся мне, что он склонен переоценивать свои методы выявления чистой правды.

— Михал Михалыч, — доверительно говорю я. — Вы, пожалуйста, невзирая на все возможные нормы субординации и корпоративную этику, не предавайте огласке случившиеся здесь сегодня события. И, особенно важно, пожалуйста, не говорите никому, какую именно добычу мы поймали сегодня. Лады?

— О чём речь, Егор! Разумеется! Могила! Я же здесь, как частное лицо, начальство и не знает ничего. Я понял, молчок. Ладно, поеду, пообщаюсь с клиентом. С двумя даже. Пока физических методов устрашения применять не буду. Просто расскажу, что планирую с ними делать. Во всех подробностях. А вот завтра уже начнём. Причём, я поначалу ничего даже спрашивать у него не буду, пусть видит, что мне нравится сам процесс. И когда я начну его ломать, он будет рад сообщить всё что угодно, чтобы прекратить страдания.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Давайте попробуем.

Я запрыгиваю в машину и звоню Чурбанову с просьбой забрать Белоконя в госпиталь МВД и чтобы никто об этом ничего не прознал. Он безо всяких вопросов соглашается и обещает предупредить о нашем приезде кого надо.

Белоконь бледный и недовольный сидит на заднем сиденьи и недовольно зыркает.

— Зачем меня в госпиталь забирать? — хмуро спрашивает он. — Ранение несерьёзное. Зелёнкой помазать и готово.

— Врачи скажут, Василий Тарасович, не беспокойтесь.

Я протягиваю руку и крепко сжимаю его ладонь.

— Спасибо.

Он подмигивает, мол говорить не о чем.

В этот момент звонит Злобин.

— Что там за шухер, Егор? Меня тут из-за тебя дёргают. Ты зачем предприятию общепита работать не даёшь?