Надежда умирает последней

Мысленно Маргарита отметила, что даже месячное заточение и ежедневное давление со стороны аббатисы не навредили ангельской красоте Ленитины. «Она действительно неземная, но это не повод закрывать её в монастырь! – сама себе сказала Бофор. – Она слишком хороша, чтобы не достаться мирскому мужчине. Бог этого не допустит! Такие женщины должны становиться счастливыми матерями, а не Христовыми невестами».

– Да кто ж меня слушать-то будет?.. – грустно ответила Ленитина, и уголки её губ нервно вздёрнулись. – Мать Мадлон не собирается соблюдать традицию проверки временем. Я и новицией-то не буду… Сразу – в монашки.

Маргарита заметила, что в уголках глаз подруги блеснули слезинки. Анжелика, стоявшая рядом с Ленитиной, по-сестрински обняла её за плечи и тяжело вздохнула, после чего подвела затворницу к плетёному креслу, которое обычно занимали учителя, и усадила в него.

Все девушки, словно привязанные, последовали за старшими и окружили мадемуазель де Сентон. Фантина обратила взор за стекло, где бушевал дождь, и задумчиво произнесла:

– Нет, мать Мадлон не отступит от своего решения.

– Она фанатична, как инквизиция… – тихо добавила зеленоглазая Веточка.

– Эта Пресвятая Гаскония! – рыкнула Шалунья и сжала маленькие сухие кулачки. – Ненавижу её! Как можно быть такой бессердечной?

– Она кого угодно с потрохами сожрёт, – кивнула Шпионка.

– Но Бог не оставит тебя, Лен, – поглаживая подругу по плечу, проговорила Анжелика. – Верь в это. Я думаю, твои родные или жених уже едут сюда.

– Ах, Мирча, если бы это было так! – вздохнула Ленитина. – Но сидя взаперти, я потеряла уже всяческую надежду ещё хоть раз просто увидеть их…

– Не сдавайся, Ленитина, – отрицательно качнула головой Марго. – Сдаваться нельзя даже в бою. А у нас всего лишь заговор.

Две слезинки скатились по белым щекам мадемуазель де Сентон. Затворница вытерла их ладошкой и хмуро произнесла:

– Родители уже стары, а Мишель болен… Мне становится жутко от мысли, что они сейчас страдают из-за меня…

– А Ганц? – напомнила Мирча. – У тебя же есть Ганц! И его никакие письма Гасконии не убедят в том, что ты его разлюбила.

– О, мой Ганц – настоящий мужчина. Так хочется надеяться на чудо. Но у меня всего час остался до решения участи… Мать Мадлон сказала, что сегодня меня благословит местный викарий[15]… А это уже начало конца!..

– Ты любишь своего жениха? – не унималась Анжелика.

– Я? – подняла на подругу взгляд Ленитина.

– Да, любишь ли ты Ганца? – повторила вопрос подруги Маргарита. – Любишь так, чтобы ради него пожертвовать всем? Веришь ли в то, что он так же сильно любит тебя?

Сентон перевела взор своих прекрасных карих глаз на Бофор. Во взоре подруги Маргарита без труда прочитала утвердительный ответ. Но язык Ленитины не повернулся говорить вслух о чувствах при таком количестве «зрителей».

– О таком сокровенном не болтают всуе, девочки, – только и произнесла дочь Бель Эра и залилась краской, вспомнив невинные объятия жениха, которые пьянили её, словно старое вино, минувшим летом, когда она месяц была дома.

Они безумно соскучились друг по другу, и обоим стоило большого труда заставить себя расстаться ещё на полгода.

– Минуту назад ты сказала, что потеряла надежду, – строго произнесла Маргарита. – А что есть Любовь? Любовь есть растворение в другом человеке в ожидании лучшего. То есть вера в него и надежда на помощь Господа. И потому она спасает. Спасает всегда.

– Ты права, конечно, Марго… – прошептала Ленитина. – Я сдалась рано.

И, действительно, как она могла думать о том, что милый её сердцу Ганц спокойно воспримет весть о постриге и не попытается разнести пансион матери Мадлон в пух и прах только для того, чтобы освободить свою ненаглядную и уже вполне законную невесту? Слова Маргариты подбодрили девушку, и Ленитина заметно воспрянула духом. И крепко задумалась о возможности оттянуть время постижения.

Едва печать раздумий легла на лицо мадемуазель де Сентон, делая его необыкновенно одухотворённым, Маргарита Бофор вновь отметила про себя: «Нет, эта прекрасная девушка не должна стать монахиней!»

– Аделис! – позвала она Шалунью.

– Я?

– Расскажи, что у тебя на уме.