Надежда

Поля зачем-то (женщины!) полила снеговиков святой водицей из источника монахини, и снеговик заговорил: «Иаеукх-х-х». Несмотря на наличие букв «х», «у» и даже «и», которое похоже на замаскировавшееся, как Рэмбо в кустах, «и-краткое», не мат, хотя, если бы на морозе вас полили водой из бутылочки и вода эта, хоть «пошла», но была не «тепленькая», вы бы сматерились. Хоть внутри, и Познер бы сматерился. И даже тот-кого-нельзя-называть-во-избежание. Пивная пробка выпала из глазницы, темные очки покосились и повисли на морковке-носе. И он «пошел». Вот так, просто, пошел. Как ходят снеговики. Поля побежала, они следом. Их было около двадцати, мы постарались. Поля так хороша, что оживают снеговики и бегут за ней. Да и я ниче, только я скромная и потому говорю «Поля прекрасная». Полина забежала в магазин. Один снеговик за ней. Там было жарко, работал обогреватель. Снеговик начал таять. Тянул к нам ветки из лужи. Вот голова уже лежит в луже, и это уже пол головы, морковкин нос и морковкины рога, очки, красный перец, пивная пробка – все, что осталось от его тела. У меня пафосное настроение и я скажу так: все что останется от нас, господа. Да и того не останется. Потому что перец с морковкой пойдет на салат, очки раздавят путники… и прочие бля-бла-лютники.

«Девочка, со снеговиками нельзя», – сказала продавщица Мария.

«Ладушки, тетенька», – сказала Поля, и ступила в лужу, – блин!

Остальные снеговики остались снаружи и сохранились. И сохранили боеспособность. Нужно было только периодически лить им на голову святую воду. Поля им указала на замок, и они пошли на замок.

Наше время.

ИЗ ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЙ РЕЧИ НАДИ ТОЛОКОННИКОВОЙ В ХАМОВНИЧЕСКОМ СУДЕ 17 АВГУСТА 2012 ГОДА. 30 июля, в первый день судебного процесса, мы представили свою реакцию на обвинительное заключение. Написанный нами текст зачитала защитник Волкова, поскольку подсудимым суд категорически отказывался тогда давать слово. Это была первая за пять месяцев тюремного заключения возможность высказаться для нас. До этого мы были в заключении, в заточении, оттуда мы не можем делать ничего: делать заявления, мы не можем снимать фильмы в СИЗО, у нас нет интернета, мы даже не можем пронести какую-то бумагу нашему адвокату, потому что и это запрещено. 30 июля мы высказались впервые. Мы призвали к контакту и диалогу, а не к борьбе и противостоянию. Мы протянули руку тем, кто зачем-то полагает нас своими врагами. В ответ над нами посмеялись, в протянутую руку плюнули. «Вы неискренни», – заявили. А зря. Не судите по себе. Мы говорили, как впрочем, и всегда, искренне, именно то, что думаем. Мы, вероятно, по-детски наивны в своей правде, но, тем не менее, ни о чем сказанном, в том числе и в тот день, мы не жалеем. И будучи злословимы, мы не собираемся злословить взаимно. Мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся. Гонимы, но не оставлены. Открытых людей легко унижать и уничтожать, но «когда я немощен, то силен».

6 января 2010 года. Бестужево. Пред-Сочельник.