Над пропастью во ржи

– Как будто начинается. – Не хотелось, чтобы у нее развилось что-то вроде этого самого комплекса неполноценности.

Она кивнула.

– Я могу нагнать даже на тернометре!

– На тер-мо-мет-ре. Кто тебе показал?

– Алиса Голмборг меня научила. Надо скрестить ноги и думать про что-нибудь очень-очень жаркое. Например, про радиатор. И весь лоб начинает так гореть, что кому-нибудь можно обжечь руку!

Я чуть не расхохотался. Нарочно отдернул от нее руку, как будто боялся обжечься.

– Спасибо, что предупредила! – говорю.

– Нет, я бы тебя не обожгла! Я бы остановилась заранее – тс-с! – И она вдруг привскочила на кровати.

Я страшно испугался.

– Что такое?

– Дверь входная! – говорит она громким шепотом. – Они!

Я вскочил, подбежал к столу, выключил лампу. Потом потушил сигарету, сунул окурок в карман. Помахал рукой, чтоб развеять дым, – и зачем я только курил тут, черт бы меня драл! Потом схватил башмаки, забрался в стенной шкаф и закрыл дверцы. Сердце у меня колотилось как проклятое. Я услышал, как вошла мама.

– Фиби! – говорит. – Перестань притворяться! Я видела у тебя свет, моя милая!

– Здравствуй! – говорит Фиби. – Да, я не могла заснуть. Весело вам было?

– Очень, – сказала мама, но слышно было, что это неправда. Она совершенно не любит ездить в гости. – Почему ты не спишь, разреши узнать? Тебе не холодно?

– Нет, мне тепло. Просто не спится.

– Фиби, ты, по-моему, курила? Говори правду, милая моя!

– Что? – спрашивает Фиби.

– Ты слышишь, что я спросила?

– Да, я на минутку закурила. Один-единственный разок затянулась. А потом выбросила в окошко.

– Зачем же ты это сделала?

– Не могла уснуть.

– Ты меня огорчаешь, Фиби, очень огорчаешь! – сказала мама. – Дать тебе второе одеяло?

– Нет, спасибо! Спокойной ночи! – сказала Фиби. Видно было, что она старается поскорей от нее избавиться.

– А как было в кино? – спрашивает мама.

– Чудесно. Только Алисина мать мешала. Все время перегибалась через меня и спрашивала, знобит Алису или нет. А домой ехали в такси.

– Дай-ка я пощупаю твой лоб.

– Нет, я не заразилась. Она совсем здорова. Это ее мама выдумала.

– Ну, спи с Богом. Какой был обед?

– Гадость! – сказала Фиби.

– Ты помнишь, что папа тебе говорил: нельзя называть еду гадостью. И почему – «гадость»? Тебе дали чудную баранью котлетку. Я специально ходила на Лексингтон-авеню.

– Котлета была вкусная, но Чарлина всегда дышит на меня, когда подает еду. И на еду дышит, и на все.

– Ну ладно, спи! Поцелуй маму. Ты прочла молитвы?

– Да, я в ванной помолилась. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи! Засыпай скорей! У меня дико болит голова! – говорит мама. У нее очень часто болит голова. Здорово болит.

– А ты прими аспирин, – говорит Фиби. – Холден приедет в среду?

– Насколько мне известно, да. Ну, укройся получше. Вот так.

Я услыхал, как мама вышла из комнаты и закрыла двери. Подождал минутку, потом вышел из шкафа. И тут же стукнулся о сестренку – она вскочила с постели и шла меня вызволять, а было темно как в аду.

– Я тебя ушиб? – спрашиваю. Приходилось говорить шепотом, раз все были дома. – Надо бежать! – говорю. Нащупал в темноте кровать, сел и стал надевать ботинки. Нервничал я здорово, не скрываю.

– Не уходи! – зашептала Фиби. – Подожди, пока они уснут.

– Нет. Надо идти. Сейчас самое время. Она пошла в ванную, а папа сейчас включит радио, будет слушать последние известия. Самое время.

Я не мог даже шнурки завязать как следует, до того я нервничал. Конечно, они бы не убили меня, если б застали дома, но было бы страшно неприятно.

– Да где же ты? – спрашиваю Фиби. Я ее в темноте не мог видеть.

– Вот я. – Она стояла совсем рядом. А я ее не видел.

– Мои чемоданы на вокзале, – говорю. – Скажи, Фиб, есть у тебя какие-нибудь деньги? У меня ни черта не осталось.

– Есть, на рождественские подарки. Я еще ничего не покупала.

– Ах, только! – Я не хотел брать ее подарочные деньги.

– Я тебе немножко одолжу! – говорит. И я услышал, как она роется в столе у Д. Б. – открывает ящик за ящиком и шарит там. Темнота стояла в комнате, ни зги не видно. – Если ты уедешь, ты меня не увидишь на сцене, – говорит, а у самой голос дрожит.

– Как не увижу? Я не уеду, пока не увижу. Думаешь, я пропущу такой спектакль? – спрашиваю. – Знаешь, что я сделаю? Я побуду у мистера Антолини, скажем, до вторника, до вечерка. А потом вернусь домой. Если удастся, я тебе позвоню.

– Возьми! – говорит. Она мне протягивала какие-то деньги, но не могла найти мою руку. – Где ты? – Нашла мою руку, сунула деньги.

– Эй, да мне столько не нужно! – говорю. – Дай два доллара – и все. Честное слово, забирай обратно!

Я ей совал деньги в руку, а она не брала.

– Возьми, возьми все! Потом отдашь! Принесешь на спектакль.

– Да сколько у тебя тут, господи?

– Восемь долларов и восемьдесят пять центов. Нет, шестьдесят пять. Я уже много истратила.