Реутов все тянул с командой «Покинуть самолет!» — хотя все уже было ясно: полный отказ управления. Это — гибель. Авиагоризонт словно свихнулся, будто приборы-гироскопы тоже имеют душу: его указатель гнал и гнал крен, немыслимый для Ту-16 крен! Тридцать... Тридцать пять... Сорок... Скорость крена нарастает! Сорок пять, пятьдесят — пятьдесят градусов! Это уже запредельный крен, отсюда нет возврата!
Огромный самолет, выйдя из повиновения, несется боком и вниз, скользит, почти переворачиваясь, — корабль падал, падал, падал!
Сейчас он либо сорвется, либо начнет разрушаться — нет, сейчас будет все сразу! По подбородку течет горячее и скользкое, почему-то заливаясь по щеке назад, за ухо; машину начинает бить тряска, все огромное тело корабля колотит дрожь, предсмертная агония, и машина стонет, как в ужасе; да что же тобой, родная?
«Нет! Нет, я не хочу!..»
— Пр-риготовиться к катапультированию! — Неужели этот сдавленный рык в шлемофоне — командир?
И вдруг бомбардировщик встряхнулся — и так же резко, все быстрее и быстрее, пошел к горизонту, выравниваясь; чертя широко раскинутыми крыльями эллипс в небе, он стремительно выходил из этого сумасшедшего крена; Реутов, пригнув голову, ловил ту секунду, когда надо задержать машину, и в тот самый, в точнейший момент отдал рули и переложил их в левый крен, остановив точно в горизонте нарастающее вращение корабля; и только сейчас, в мгновенном вздохе: «Всё? Неужели всё?» — они услышали крики в наушниках:
— ...отвечай! Что случилось?! Отвечай!
Реутов ошарашенно смотрел на висящий уже значительно выше и дальше силуэт ведущего; Николай поднял руку к лицу и увидел на перчатке темное блестящее пятно — так и есть, прокусил губу.
— Немедленно отвечай, что происходит?!
Реутов нажал СПУ и, словно в удушье, прохрипел:
— Экипаж, осмотреться по отсекам и видимым частям обшивки и доложить.
И уже спокойнее сообщил ведущему:
— Еще не знаю. Осматриваюсь. Рули нормально. Кажется, какой-то мощный поток. Не знаю...
Доклады из отсеков были утешительно-обычными: нормально, везде все нормально.
Николай осторожно потрогал остро ноющий подбородок. Зверски болело все лицо, но губу жгло просто-таки немилосердно. Он пошевелил плечами, осторожно придерживая штурвал. Командир, поглядывая на него, потянул штурвал на себя, одновременно добавляя оборотов. Надо было все же догонять ведущего.
Но что это было?
Наушники виновато сказали голосом штурмана:
— Командир, а ведь, похоже, мы вляпались в спутную струю.
На таком-то удалении от источника струи? Не может быть! Мало того, что далеко, но ведь и значительно ниже. Хотя почему бы и нет, если спутная струя пошла вместе с турбулентными потоками атмосферы?
Николай поежился, словно за шиворот ему попал колючий волос. Ныло противно в спине, сдавило желудок. Реутов подчеркнуто уверенно доложил, вызвав ведущего:
— Попадание в вашу спутную струю.
Затем он вызвал землю:
— «Барьер»! Попал в спутную струю ведущего. Имел крен... имел крен примерно сорок градусов. Управление, видимые части обшивки, оборудование — нормально. На борту порядок. Занимаю место в строю парой. Прошу разрешения продолжать работу.
В наушниках потрескивала тишина. Летел впереди ведущий.
— «Барьер»! Как поняли?
— Да понял «Барьер», все понял, — ответили наушники и через паузу добавили задумчиво: — Продолжайте работу.
— Понял, — облегченно сказал Реутов так, будто это разрешение было залогом дальнейшего спокойствия. Он сбавил газ до среднего, выровнял машину и, занимая место в строю, спросил в СПУ:
— А кто тогда орал?
Наушники помолчали и осторожно ответили:
— Кажется, я.
— Кто — «я»? КОУ — ты, что ль?
— Угу...
— А чего орал-то?
— Не помню, — виновато сказал голос и неуверенно хихикнул.
Николай радостно засмеялся, а из кормы стрелок обиженно сказал:
— Сейчас легко ржать — а ты попробуй тут посиди. Ни черта не понять, вроде падаем, а мотает-то больше всех!
— Да еще задом наперед! — радостно добавил оператор.
— Ладно, — оборвал смех Реутов. — Больше не буду.
— Да уж, — откликнулся штурман, — больше не надо.
Заработало радио — вызывал ведущий:
— Ближе, подойти ближе. Приготовиться к повороту лево тридцать с переходом в эшелон шесть. Готов?
— Понял, готов.
— Тогда поехали.
Машина комэска изящно накренилась и заскользила в плавном развороте; ослепительно полыхнуло и рассыпалось брызгами солнце на блистере стрелка-радиста; Реутов, на миг покосившись на Николая, ввел корабль в разворот с набором высоты — и тут-то оно все и случилось.
Корабль тряхануло, он провалился, тут же будто ударился всем телом о прочный воздух, хрустнув сочленениями так, что желудок Николая словно ударился о горло, — и вдруг ринулся вверх! Стремительно, неудержимо он рванулся, задирая нос; горизонт метнулся, как в страхе, вниз, машина затряслась, — о боже, опять?!