Над океаном

— По-мо-гай, Коля, — раздельно выговорил Кучеров: Савченко лишь придерживал штурвал, чтоб не мешать командиру. — Оператор, ведущий?

— Ведущий на курсовом влево десять... влево пять. Высота две тысячи, удаление...

— Отстаем! — Кучеров мягкими толчками дослал вперед РУДы, корабль потянулся ровнее и жестче, вокруг стало быстро светлеть, заблестел металл под вытершейся местами черной краской на панелях кабины — и по глазам хлестанул ослепительный свет! Вырвались!

А простор... Какой оглушительный простор!

Вокруг сиял нежно-голубой и белоснежный мир; текло над кромкой облаков расплавленное белое солнце; а слева высоко плыла, чуть перекосившись, в сказочно-прекрасном бело-оранжево-голубом ореоле изящная «птичка» командирской машины. Николай невольно заулыбался вместе с Кучеровым, который энергично надвинул вперед светозащитный козырек и поглядел вниз, на уплывающий удивительно живой и вместе с тем застывший облачный океан, разделивший весь мир на «до» и «после», точнее, на «под» и «над» — именно так, как и настоящий океан, живая поверхность которого делит мир на внешне несоединимые, даже враждебные друг другу, но живущие единой жизнью стихии.

Кучеров постучал ладонью по штурвалу, и Николай с удовольствием положил на штурвал руки, принимая управление и власть над огромной машиной, и это не было знаком какого-то особого доверия командира. Все было обыденно и нормально, так, как и должно быть, так, как стал ощущать Николай, летая вот уже полгода с Кучеровым. Командир, не глядя на помощника, коротко отмахнул рукой влево, и Николай уверенным, уже выработавшимся широким жестом положил корабль в левый разворот и, добавив смело газу, подтянул штурвал.

Он был тут хозяином! И, глядя в искристо поблескивающий кабиной КОУ хвост ведущего, он прикидывал, нагонит или нет его на выходе из разворота; оно, конечно, надо бы нагнать так, чтоб, закончив выход на указанный с КДП курс, оказаться слева от него и чуть ниже — именно там, где ему, ведомому, и положено быть, — но при этом сэкономить время и маневр, показав класс. Надо бы покруче, во-от та-а-ак...

Машина, натужно свистя работающими на полных газах турбинами, лежала в легком левом крене, идя вверх по широкой изящной дуге, и выписывала в голубом чистейшем небе огромную серебристую кривую, медленно нагоняя плывущий впереди вверху самолет.

Ослепительное солнце, бело-оранжево полыхая, неторопливо сползало вправо, и по приборной доске, дробясь и вспыхивая в стеклах шкал, плыли, вздрагивая, солнечные зайчики.

Николай, не упуская из виду приборы, следил, как под аккомпанемент ровного тугого гудения турбин постепенно увеличивается, прорисовываясь в деталях, именно увеличивается, а не приближается, самолет комэска, сползая, будто притянутый солнцем, тоже вправо, вслед за светилом. И тут Николай вздрогнул: глядя вперед, он вдруг вспомнил, что уже было — точно так же. Он опять увидел тот день, те секунды. Все было точно так же — хотя то был конец осени, а не ее начало. Но — то же время. Тот же висящий впереди вверху самолет. Тот же дождь глубоко внизу, под пеленой мокрых плотных облаков. И то же солнце здесь, наверху...

 

...Ослепительное солнце, бело-оранжево полыхая, неторопливо сползало вправо, и по приборной доске, дробясь и вспыхивая в стеклах шкал, плыли, вздрагивая, солнечные зайчики. Машину пилотировал сам командир, капитан Реутов, а Николай, следя за приборами, наблюдал, как под аккомпанемент ровного тугого гудения турбин постепенно увеличивается, прорисовываясь в деталях, именно увеличивается, а не приближается, самолет комэска, сползая, будто притянутый солнцем, тоже вправо, вслед за светилом.

Вот ведущий уже почти на курсе, и выше; видны вспышки солнечных взблесков на дюралево-серебряных его боках, радужно мигнули стекла кабины стрелка под высоким килем, ровно струится коричневатый и очень заметный в небесной чистоте тонкий шлейф копоти не полностью сгоревшего топлива из выхлопных сопел турбин; можно плавно, по чуть-чуть, подталкивать вперед правую ногу, подстраиваясь к ведущему; ага, правая педаль подалась мягко вперед — командир так и делает, он опытный летчик, — а рукоятка штурвала нажала в правую ладонь.

И в этот миг жутко мягкий, медленный, неслышный удар повалил корабль набок влево, что-то закричали наушники. Реутов инстинктивно рванул штурвал вправо и сунул вперед до отказа правую ногу, но огромный бомбардировщик, будто заговоренный, будто кто-то невозможно могучий ухватил его за нос и крыло и вея, тащил, волок за собою, — бомбардировщик продолжал валиться в левый крен, перешел горизонт и теперь неудержимо заваливался вперед и влево — и самое страшное было в уверенной неторопливости этого движения.

Реутов, набычившись, до отказа отжимал вправо штурвал, на рукоятки которого, помогая командиру, всем телом навалился Савченко, но штурвал и не сопротивлялся — рули были отданы на вывод полностью! Николай закусил губу; нервно дрожала под ногой утопленная «до полика» педаль; и тут наушники страшным, неузнаваемым голосом Реутова закричали растянуто:

— Эки-и-и-па-а-аж!..