Над Мерапи облака

Саптохудойо — преуспевающий художник-делец, хотя и не лишенный таланта. Но погоня за модой, за прибыльными заказами, готовность писать в любой манере, угодной заказчику, — все это выхолостило его творческую индивидуальность, привело к эстетической беспринципности, эклектизму. Художник вырождается в дельца-ремесленника. И это тоже трагедия.

Дом супругов Саптохудойо оформлен как маленький художественный музей. Веранда и гостиная украшены традиционными рельефными изображениями, масками-топенгами. Здесь же небольшой водоем, обрамленный экзотическими растениями. Нас встретила хозяйка дома, миловидная, в меру кокетливая женщина. Как привычный экскурсовод, она стала знакомить нас, меня и моего спутника Володю, помощника корреспондента ТАСС, с коллекцией. Дом-музей служил своего рода рекламой, привлекающей возможных заказчиков.

— Мы с мужем, наши дети… У нас их восемь, — говорит хозяйка, показывая нам семейные фотографии.

Появляется хозяин и сам продолжает вести экскурсию. Гвоздь его домашней картинной галереи — незаконченная абстрактная композиция из металла. На грубом полотне, обтягивающем раму, крепятся неровные куски жести, шайбы, болты. Абсурд, вздор? Но как бы там ни было, в этой нелепой вещи есть какая-то гармония, соблюдены какие-то законы композиции, улавливаются намеки на образы, которые хочется дополнить фантазией. Но кому нужен этот металлический хлам? Во имя чего тратит художник творческую энергию, создавая подобный шедевр, который будет демонстрироваться на выставке в Бандунге?

Картинная галерея походила на нечто пестрое, мозаичное. Абстракционистские вещи соседствовали с экспрессионистскими работами под Аффанди и полотнами, выполненными в реалистичной манере. Абстракционизм — это дань моде, приспособление к официозной школе, признак хорошего тона у эстетствующих снобов. Саптохудойо уже получает признание за границей. Он много ездит по другим странам, а кое-где на Западе его работы выставляются рядом с произведениями его тестя. Но немало есть богатых заказчиков-индонезийцев, приверженцев старых художественных традиций, которые не очень-то любят украшать особняки абстракционистскими полотнами и предпочитают заказывать пейзажи с окутанной облаками горой Мерапи или портреты чад и домочадцев.

Есть в доме отличная, на мой взгляд, работа Саптохудойо — портрет его жены, обаятельный образ с какой-то необъяснимой живинкой. Создавая портрет близкого человека, художник вложил сюда свое сердце и вдохновение, работал для души, не думая о том, чтобы угодить снобам или самодовольным обывателям. А рядом работы для рынка, технически грамотные и только без этой самой живинки, без души.

Увидел я в коллекции супругов Саптохудойо и полотна старика Аффанди, относящиеся преимущественно к более раннему периоду его творчества, когда художник еще жил в скромной хижине. Я был обрадован, встретив здесь скульптурный автопортрет Аффанди, очень схожий с оригиналом и передающий сложные черты характера человека — искателя истины. Он был известен мне лишь по иллюстрации в индонезийской энциклопедии, заимствованной для моей небольшой книжки «Искусство Индонезии».

Прекрасный портрет жены, отмеченный печатью несомненного таланта автора, — это ли не горький упрек художнику? Ведь был талант, и недюжинный, да только измельчал он в угоду веяниям моды и капризам заказчиков! Выразительный скульптурный автопортрет человека с высоким открытым лбом мыслителя и взглядом, полным затаенной грусти, — это ли не упрек маститому Аффанди, не сумевшему выбраться из творческого тупика? «Ты скорее модный и удачливый, чем выдающийся!» — разве не обида и осуждение звучат в этих словах, которые нередко говорят о нем.

Соседом четы Саптохудойо был Эди Сунарсо, крупнейший и самый талантливый скульптор современной Индонезии. Я познакомился с ним в скульптурных классах джокьякартской академии художеств. Уже внешний облик и манеры говорили о незаурядной артистической натуре. Это был темпераментный, подвижный человек с всклокоченной гривой темных волос и маленькой бородкой.

Эди Сунарсо — автор многих памятников, украшающих города Индонезии. Среди них монумент в Джакарте в честь освобождения Западного Ириана от колониализма, моряк с якорем перед зданием провинциального управления культуры в Сурабае, женские фигуры перед новым отелем «Амбарукма» в Джокьякарте. Все эти образы подчеркнуто темпераментные, экспрессивные, размашистые, как сам автор. Вот, например, памятник в Сурабае — мускулистая обнаженная фигура человека, приподнявшего над головой, словно боевое оружие, тяжелый якорь. Это обобщенный образ национального героя, борца за независимость, уверенного в своей силе. Сурабайские моряки играли заметную роль в национально-освободительной борьбе страны. В 1933 году произошло восстание моряков-индонезийцев на голландском броненосце «Семь провинций». Пресса того времени называла героический корабль «индонезийским Потемкиным». Об этой славной странице прошлого невольно напоминает сурбайская работа скульптора.