Над Черемошем

На дороге показался одинокий путник. По его походке сразу видно, что это не гуцул. Молодой белокурый парень, очевидно, не спешит спускаться вниз. Он пытливо разглядывает горы, изумляется щедрому празднику красок. Поразительно, как небесный свод повторяет изогнутую форму лесов. Кажется, само небо порождено ими и представляет собою всего лишь их голубую тень. Вот в волнующую синь чащобы молнией вонзился огненный зигзаг буков, а может быть это и впрямь небо стряхнуло молнию и она застыла в кронах деревьев, в ожидании весеннего грома. И на лице парня играет восторженная улыбка, присущая только юности.

— Вот, кажется, и он.

— Да что вы, Микола Панасович, какая же это наука?! Это самое большее студент! — Катерина даже руками замахала.

Парень поравнялся с гуцулами, доверчиво здоровается с ними, и открытый, прямой взгляд его карих глаз останавливается на Катерине. Верно, заметил что-нибудь незнакомое в ее одежде и старается запомнить. Катерина, кажется, ни разу и не взглянула на юношу, однако тоже запомнила все, что есть в нем необычного: удлиненное белое лицо и карие глаза, густые, с вьющимися, словно подпаленными кончиками волосы и пухлые губы.

— Не вы ли, товарищ, будете агроном Григорий Нестеренко? — спросил Сенчук, остановись возле вековой пихты.

Катерина, невольно выдавая себя, резко повернула голову к гостю. Смешно и подумать, что этот парень — ученый человек, но уж лучше пусть агрономом будет он.

Парень представился:

— Я агроном Нестеренко.

— Ну и молода же эта наука! — со вздохом изумления вырывается у Катерины.

* * *

Погожий день рассеивает искристо-розовую солнечную пыльцу, и она дрожит, колышется в воздухе, заполняя весь простор, вплоть до нежно-лиловой линии горизонта. Катеринка бежит сквозь эту легкую золотистую порошу, улыбается про себя, то и дело мысленно возвращаясь к «молодой науке», и временами украдкой оглядывается назад: не появится ли на дороге агроном? Но, должно быть, озерко и низинка приворожили и Нестеренка и Сенчука. Что они там нашли? Уж, верно, нашли что-то, если заговорили так, будто ее, Катеринки, и не было с ними. Она узнала бы все до последнего словечка, не будь Белянки. А что, если бы в самом деле эта толстуха Палагна побежала вперевалку по горам за Катерининой коровой? При одной мысли об этом Катерина фыркает… Представьте, такой молодой — и уже высшее образование. Вот, верно, голова у человека, и подумать боязно!

И все-все — и стройная фигурка, и румянец на лице, и изменчивое выражение глаз — все говорит о том, что девушка в той счастливой поре формирования, когда каждый день поднимает тебя на новую ступень, а жизнь воспринимается как чудесная сказка.

Вот и светло-зеленый лужок. В него, как в зеркало, смотрятся облака, и коровы ворошат их своими влажными мордами. Но где же Белянка? Ее не видно.

Катерина остановилась, прислушалась, но знакомый колокольчик не откликнулся. И беспокойное сердце замерло в тревоге.

— Катерина, ты Белянку ищешь? — окликнул ее подошедший сзади Федько Сайнюк. — Не ищи: только ты ушла — за нею пришел Палайда. Накинул Белянке воловод на рога и… повел в село.

— Почему же Палайда?! — вскрикнула Катерина и тут же прикусила губу.

— Он сказал, что Белянка уже его.

— Ой, несчастье! — Катерина как-то сразу съежилась и стала удивительно похожа на обиженную до слез маленькую девочку.

Как Катерина добежала до села, она и сама не помнила. Первой повстречалась ей на улице смуглая Мариечка Сайнюк, которая обрывала орехи с молодого душистого дерева.

— Мариечка, ты моей Белянки не видала? — спрашивает Катерина дрожащим голосом, надеясь, что, может быть, Федько не так ей объяснил.

— Палайда давно уже протащил ее здесь. Корова не хочет идти, упирается так, что глаза на лоб лезут, мучается, а он волочит ее, будто на зарез, — с сочувствием проговорила девушка. — Катеринка, попробуй орешков.

Но та даже не расслышала последних слов. С затаенным страхом она бежит к Палайде. Вот и каменный дом богача, высокий забор. Сквозь щелку Катерина видит у огородного тына знакомую звездочку своей Белянки. И хотя корова уже у Палайды, девушка на миг обрадовалась.

Но только на миг, — все, что она увидела вслед за тем, сразило ее: на кособоком тыну висела лишь аккуратно распяленная шкура Белянки; маленький, с запекшейся кровью вырез и не напоминал уже о том, что еще сегодня под ним трепетал большой грустный глаз.

Катерина, припав к воротам, вскрикнула, а из-под шкуры, облизываясь, выскочил окровавленный, скорченный от старости пес. Он, верно, и вывел девушку из забытья. Загремев калиткой, она в ярости метнулась к дверям дома, но там висел большой замок, чем-то похожий на пса.

Девушка, стремглав выскочив со двора, бежит домой, чтобы там дать волю слезам.

Но что это? В сенях явственно слышны голоса Палайды, Палайдихи и Палагны. Нет, они не увидят ее слез. Не дождутся!

— Дай вам бог, чего сами себе желаете! Пей, Юстин! Все равно, пей — помрешь, не пей — помрешь! — голос Палайды рассыпается елейным смешком.