Начнем сначала

Жесткая, шершавая ладонь плотно закрыла кричащий рот Марии Федоровны. Тут же сильные руки оторвали ее от земли и понесли.

Вдруг из-за будки, к которой устремились со своей жертвой бичи, вынырнуло несколько человек.

— Рванули! — скомандовал Краб.

Он с разбегу сшиб кого-то вставшего на пути. Но тот, падая, схватил Краба за ноги и повалил лицом в снег. Двое подручных Краба кинулись было бежать, но перехватили и их.

Мария Федоровна замерла в стороне, не в силах унять ознобную дрожь.

Ей было страшно.

Страшно того, что не случилось, но случиться могло.

На тропе показались два милиционера.

— Подождем, — сказал один милиционер, доставая сигарету.

— Можно и подождать, — согласился другой.

Они остановились в нескольких саженях от будки, перед которой парни из молодежного общежития Гудымтрубопроводстроя били насильников.

Били молча.

Беспощадно и свирепо.

Били, как говорят в народе, насмерть…

2

Если бы на отчетно-выборном партийном собрании председательствовал кто-то другой, а не Глазунов, вряд ли бы Сивков получил слово. Посмотрев перед началом прений список желающих выступить, Бурлак определил порядок выступающих, поставив перед каждой фамилией соответствующую цифру — от единицы до семнадцати, и самым последним оказался Сивков. Расчет Бурлака был ясен: больше десяти ораторам выступить не дадут. Ведь кроме обсуждения отчетного доклада коммунистам еще предстояло тайным голосованием избрать новый партком и делегатов на городскую конференцию. А на это нужно было немало времени.

Глазунов сразу разгадал маневр Бурлака и, вопреки его воле, выпустил Сивкова на трибуну третьим. Крякнул недовольно Бурлак, кольнул взглядом строптивого председателя, но смолчал. А секретарь парткома не стерпел, выговорил Глазунову:

— Чего своевольничаешь, Антон?

— Ты свои полномочия сложил и помалкивай, — полушутя, полусерьезно откликнулся Глазунов, следя взглядом за идущим к трибуне Сивковым.

Невысокий, щуплый, лысеющий Сивков выглядел невзрачно, от такого оратора нечего было и ждать путной речи. Потому и не смолк, и даже не поутих шум в зале, когда Сивков негромко проговорил:

— Товарищи коммунисты…

Глазунов постучал карандашом по графину. В зале чуть стихло. И тут Сивков выговорил первые фразы, которые враз переломили настроение сидящих в зале.

— Есть у меня написанная речь. Складно написанная. Хорошо и умно отредактированная. Только я ее читать не стану.

— Это почему же? — выкрикнул кто-то из зала.

Вот тут стало по-настоящему тихо. Выкрик подчеркнул, высветил необычность позиции Сивкова, приковав к нему внимание.

— Потому что складно да гладко хорошо, где сладко. А горькому и больному надо изостренным быть, тяжеловесным и зазубренным. Чтоб любого насквозь, но не вылетело, а застряло в самой середке…

Такое начало и заинтересовало, и насторожило. И каждый силился угадать, куда нацелился электросварщик. Потому и тихо, непривычно тихо было в зале, будто-сидели там не три с половиной сотни, а каких-нибудь четыре-пять человек, затерявшихся по углам.

В президиуме тоже — ни перешептываний, ни движений. Все уставились на оратора, кто с любопытством, кто с неприязнью.

— Я стану говорить не об успехах. Их у нас никто не отымает. Хочу спросить вас, товарищи, на том ли корне растим мы свои трудовые победы? — Выдержал долгую паузу и ответил: — Не на том!

Плеснулся в зале гул не то осуждения, не то одобрения, не то недоумения. Плеснулся и сник.

— На рубле растим мы свои успехи. Рублем меряем и энтузиазм, и сознательность, и трудовой героизм. Рублем и воздаем за них…

Из зала полетело:

— Правильно!

— Откажись от рублей-то, не приневолят.

— Дайте высказаться человеку.

— Давай, Дмитрий, выкладывай.

— Пустозвон!..

Столкнулись лбами одобрение с осуждением, и все меньше оставалось в зале равнодушных, безразличных, и все очевиднее непримиримость двух позиций, двух лагерей, на которые раскалывался зал.

— Зачем вы выпустили этого юродивого? — строго и недовольно спросил Бурлак Глазунова.

Тот только взглядом кольнул управляющего трестом, а слова не удостоил.

Небрежно отмахнулся Сивков от роя выкриков, летящих из зала, и те рассеялись. И снова звенящая тишина, в которой слабый голос Сивкова звучал отчетливо и сильно:

— Вот сейчас серединка февраля. Полтора-два месяца остается нам из отпущенного природой времени на строительство трубопровода. А у нас — ни у шубы рукав! И работаем мы пока вполсилы. Без нажима и перегрузки. Чего же ждем?

И опять выкрики из зала:

— Аврала!

— Начальника главка с премиями!

Теперь уже никто не наскакивал, не опровергал, не подъедал, и это возбудило, окрылило Сивкова, и он, возвысив голос, звонко и громко поддержал кричащих: