...начинают и проигрывают

В палате ждала новость. В наше отсутствие Шарика вызывал подполковник Куранов. Разговор был, очевидно, серьезным и для Шарика очень неприятным, потому что в ответ на все расспросы он лишь шипел, как разъяренный котенок:

— Ш-шакал! Я ему покажу боевых офицеров ш-шельмовать!— И крепко ругался.

Это было на Шарика непохоже, и мы немедленно отправились в разведку, узнавать, что произошло. Вот что стало известно из совершенно достоверных источников.

Куранов сказал Шарику:

— Что-то у вас воспаление затянулось. Давайте кон чайте, а то как бы вашим феноменом не заинтересовались совсем не медицинские учреждения.

Самое настоящее свинство — заявить подобное раненому фронтовику, пусть даже такому липовому, как Шарик! Я бы на его месте не вытерпел, распсиховался.

Или непременно подал бы на Куранова рапорт.

Но Шарик не сделал ни того, ни другого. Наоборот, прикрываясь невнятным шипением, пытался скрыть от нас разговор с «урановым. И тут уж не удивительно, что на сей раз сочувствие всей нашей братии было не на его стороне.

Воспаление исчезло очень быстро-за неделю. Шарик уверял, что Куранов применил новый метод лечения, и, привычно краснея, бранился: «Не мог раньше, помощник смерти окаянный!», пытаясь спекуляцией на общей неприязни к подполковнику вернуть утерянные рубежи.

Мы, уткнувшись в газеты и книги, молчали.

И вот, наконец, Шарик предстал перед нами в новой, только что со склада гимнастерке, на каждом погоне по одинокой маленькой звездочке, и со значком ворошиловского стрелка над карманом вместо ордена.

— Порядок в танковых войсках!— жизнерадостно информировал он нас с порога и повернулся на каблуках скрипящих хромовых сапог, тоже новехоньких. -Гремя огнем, сверкая блеском стали…

Шарик уже ощущал свое превосходство над нами, жалкими госпитальными лежальцами,

— А ты, я смотрю, не Герой Советского Союза, товарищ микромайор,— тут же осадил его Седой-боевой.

— Все, что ли, герои?— огрызнулся Шарик.

Я спросил:

— Золотая нашивка с какой стати?

— А ранение?

— Красную надо — у тебя легкое.

— А вот и нет — считается тяжелым! Я нарочно Бориса Семеновича спрашивал:

— Давай, давай, маскируйся!…

Так палата «Где ручки, где ножки» рассталась с Шариком. Он обещал на прощанье по собственной инициативе сообщить, когда приедет на место, что там и как там, но письма так и не прислал.

Мы особо не горевали…

Куранов взялся всерьез за нас, ветеранов. После Шарика настала очередь Арвида. Он вызывался к и. о. начальника госпиталя для официальной беседы.

— Дай там как следует прикурить,— напутствовал я Арвида, провожая его к кабинету начальника.— Мы ему не Шарики и не Жучки, пусть не думает!

Вернувшись, Арвид молча опустился на койку.— Как дела?— мы все повернулись к нему.

— Не очень хорошо.

— Отпуск хоть дают?

— Еще какой отпуск!

— Все-таки вчистую?…

Конечно, нами не исключался и такой оборот. Три пальца, притом на правой, не шутка! Но раненые всегда надеются на лучшее. Ну пусть хоть не в строй — при желании можно и в армии подыскать подходящую должность.

На свой риск и страх, никому не сказав, я решил сам агитнуть Куранова — авось сработает! Пошел к нему в кабинет и, стараясь не смотреть в холодные глаза, стал уговаривать:

— Нельзя ведь так с ним! Ну, пусть пальцы, согла сен. Но вы видели, как он пишет левой? И еще немецкий. Переводчиком или там агитировать фрицев через рупор — разве плохо?

Куранов бесстрастно ждал, когда я выдохнусь. И произнес два слова. Всего два слова в ответ на весь мой поток:

— Есть приказ.

— Что приказ! Что приказ!— наступал я с горячностью.— Перед вами живая судьба! Знаете, что у него здесь нет никого из родных? Знаете, что он наборщик по специальности? Как же он будет работать одной рукой?

Но Куранов не признавал ни жалости, ни моих путанных аргументов. Ровным голосом сообщил:

— Медицинская комиссия руководствуется соответствующим приказом Верховного Главнокомандующего, в котором подробно перечислено, кто и с какими ранениями и болезнями подлежит демобилизации… Садитесь!— неожиданно предложил он.

— Спасибо!

Я повернулся к двери. Что с ним говорить, что с этим дубовым столом — безнадежно!

— Садитесь!— повторил он настойчиво.— Я как раз собирался вас вызвать.

— Зачем?

— Из-за вашей ноги, разумеется. Что-то она очень медленно поправляется.

Я взвился, как сигнальная ракета:

— По ночам натираю рану суконкой. И посыпаю солью!

Он невозмутимо моргнул равнодушными черепашьими глазами:

— Речь не об этом. Мы предполагаем вас комиссовать.

— Меня?! Из армии?!

— По крайней мере, на время.— И сразу же уточнил, не оставляя мне надежды:— На длительное время.

Будете работать и одновременно тренировать ногу. По том, возможно, опять вызовем на медкомиссию.

— Когда?— спросил я упавшим голосом.

— Не раньше, как через год. Постепенно у вас дол жно наступить улучшение…

Он стал подробно объяснять, что у меня произошло со ступней. Я не слушал. Сидел, тупо уставившись в пол,

и думал. Вот и конец моей военной службе. Год — шутка сказать! Шел помочь Аренду, а тут…,

— Что же делать? У меня ни специальности, ни чего.

— Не волнуйтесь, работа будет… Коммунист?

— Кандидат.

— Образование?