Начинаем жить

— Ну, Сопротивление — не факт, хотя и вполне вероятно, — задумчиво проговорил Александр Павлович.

— А бумаги я кое-какие привез. Насчет них и хотел посоветоваться.

Внутри у Александра Павловича что-то екнуло — вот оно! Начинается! Не иначе, кольцо ворожит!

Голубоглазый Виктор нравился ему все больше, славный такой парень, открытый, симпатичный. А главное, в воздухе снова повеяло чем-то необычным — загадочной человеческой судьбой.

— И надолго вы в Москву прибыли? — осведомилась Вера. — Где остановились?

Виктор засмущался.

— Нигде пока не остановился. А надолго или нет, сам не знаю. Вот насчет бумаг посоветуюсь, и видно будет.

Он смотрел на Веру доверчиво, простодушно, может быть, немного просительно, надеясь, что она сменит гнев на милость и взглянет поприветливее. Но не на такую напал. Вера сверлила его инквизиторским взглядом и ни на какие симпатии не поддавалась.

Александр Павлович счел нужным поддержать гостя:

— Конечно, конечно, посоветуется насчет бумаг, и все станет ясно, — подхватил он. — А остановиться, Витя, вы можете у меня. Дом большой, места хватит.

— Спасибо! Вот спасибо! — Голубоглазый Виктор расцвел улыбкой. — Я и не рассчитывал на такое.

«Рассчитывал, рассчитывал! — сказал недовольный взгляд Веры. — Я тебя насквозь вижу!»

— Когда бумаги будем смотреть? — поинтересовался Александр Павлович, потирая руки.

— Сейчас и посмотрим, — охотно откликнулся Виктор и пошел в прихожую за сумкой.

— В мою комнату его не селите, — сказала Вера. — Я сама там буду жить. Поживу до осени, а там видно будет. Вы ведь не возражаете?

Александра Павловича очень позабавил новый расклад: только что Вера отказалась от житья в Посаде — не прошло и двух часов, как согласилась. Вот она, женская переменчивость!

— Буду только рад, Верочка, — улыбнулся он. — Сколько огурцов насолим, страшное дело!

«Как бы вам кто другой не насолил!» — подумала Вера, но вслух ничего не сказала.

Виктор вернулся с папкой, была она довольно велика, но не слишком объемиста.

— Что это? — изумился Александр Павлович, а под ложечкой у него снова екнуло. — Я думал, тетради, записи, может быть, дневники.

— Нет, тут всякие картинки, — объяснил Виктор. — Только я в них мало чего понимаю. Вы скорее поймете.

— Пойдемте тогда в кабинет, там стол поудобнее. Не в кухне же нам картинки смотреть.

В кабинете Александр Павлович бережно положил потертую картонную папку на стол и развязал тесемки. И первое, что увидел, была чудесная акварель, вид Ниццы. Есть и дата — 1933 год, а вот подпись неразборчива. Хотя написано по-французски. И еще акварель, и еще. А вот рисунок — явно кто-то нарисовал несколькими штрихами Бережкова, только молоденького, тот же острый нос, живой глаз.

— Да у вас тут целая галерея, — радостно сказал Александр Павлович. — Вот только не знаю, авторы кому-нибудь известны или нет. Если неизвестны, будет у вас частная коллекция, если известны, вашей коллекции цены нет.

— Да ладно вам, — не поверил Виктор.

— Представьте себе.

Александр Павлович полюбовался еще одной мариной.

— Я-то немного в живописи смыслю, — продолжал он, — но мне кажется, что работы профессиональные. Дарили, наверное, друзья-художники. Вот будет интересно, если кто-то из тогдашних молодых в известные выбился. А сам дядя не рисовал? — поинтересовался он.

— Говорил, что в молодости. Потом вроде бросил. А на старости лет снова занялся живописью. Вот не знаю, куда с ними деваться.

— Так, может, это его работы? — предположил Александр Павлович.

— Может, и его, — согласился племянник. — Мне он их особо не показывал, никогда ничего не объяснял. Я сложил в папку, что под руку попалось. Не картины же волочь. Может, найдется специалист, скажет, что с этим добром делать. А еще лучше желающего найти и продать хоть за небольшие деньги.

— А сами-то вы чем на жизнь зарабатываете? — осведомилась Вера и опять засверлила племянника инквизиторским взглядом.

— Да я по механической части, в последнее время в автосервисе работал.

Александр Павлович продолжал перебирать рисунки. Брови у него вдруг поползли вверх. Он поднес рисунок к глазам. Потом отстранил на вытянутую руку. Потом положил на стол и долго-долго рассматривал. До того долго, что Вера и племянник тоже заинтересовались рисунком. Наконец Александр Павлович заговорил.

— По-моему, — начал он, и голос у него странно вздрогнул, — это Матисс.

Виктор вопросительно смотрел на него, явно ожидая пояснений. Судя по реакции, имя Матисс ничего ему не сказало.

Вера тоже склонилась над рисунком — женское лицо, нарисованное словно бы одной линией, без отрыва руки, и вместо точки поставлен узкий выразительный глаз.

— Здорово нарисовано! — не удержалась она.

— Еще бы не здорово! — закивал Александр Павлович. — Художник первоклассный. Вон сколько его работ у нас в Пушкинском висит. Глаз не оторвешь. Но если это и вправду Матисс, то вы, Виктор, — миллиардер.

Виктор посмотрел на него, приоткрыв рот, потом засмеялся и махнул рукой.

— Ладно вам шутки шутить, — сказал он.