Наблюдатели

– Меня с детства все за блядищу принимали, проходу не давали. Иной раз десять раз подумаешь, прежде чем из дому выйти.

И те-де и те-пе. Скотинка! Надо же… Но слово скотинка я произношу с восхищением…

Подобно матерому уголовнику, который для очередной аферы в поезде представляется, скажем, инженером, наивно полагая, что слово может скрыть его блатное рыло, Евгения щебетала всю эту чушь и простодушно верила, что я ей верю. Мы не умеем представить работу интеллекта, чей уровень выше нашего собственного, и, затевая обман, можем рассчитывать только на себе подобных. Обман удается лишь потому, что обманутый испытывает стыд: вот почему мы подаем мелочь нищему мальчику в метро, краем глаза подмечая, какая у него толстенькая, откормленная попка.

На обратном пути я напился, останавливаясь у каждой палатки и усугубляя маленькими бутылочками коньяка – я выпил их три, чтобы залить свои лживые глаза. Жена ничего не заметила. Ей и так было не до меня: она снова обожралась шоколадом, мы вошли почти одновременно, она еще дожевывала, входя.

– Опять не вытерпела, – призналась она, хлопая себя по карманам, и через несколько минут ее потянуло блевать.

Я слушал эти грубые, никак не вяжущиеся с образом хрупкой женщины звуки, и говорил себе: слушай, слушай… Чем больше я увижу в этой женщине мерзости, тем лучше.

– Сла-а-аденького, – передразнил я ее, когда она, бледная, выползла наружу, и тут же увидел, как краска наливает ее щеки, и услышал:

– Что ты вообще понимаешь, ты! Я люблю сладкое, я такая, и все. Я буду делать то, что я захочу, жрать, то, что захочу. Какое тебе дело, вообще?

Она говорила, я слушал. Что-то темное ворочалось во мне, ворочалось, пока не прорвалось наружу, как тогда… Моя рука помимо воли сжалась, и я ударил ее в живот, потом удивленно посмотрел на свой эрегированный розовый кулак и снова ударил сверху по спине. Скорченное тело распласталось у моих ног. Шатаясь, я сделал несколько шагов и рухнул ничком в кровать. И немедленно вырубился.

60

Профессор совершенно прав – разве можно любить людей, у которых органы, предназначенные для того, чтобы заниматься любовью, практически совмещены с органами, предназначенными для того, чтобы гадить. Разве можно любить таких людей. Впрочем, не бывает никаких других людей. Я ненавижу людей, ненавижу людей.

Совмещение органов – два в одном – и есть ключ к пониманию сущности человека. Вот почему в человеке так мирно уживается высокое и низкое, доброе и злое, черное и белое, вот почему так зыбок, так расплывчат образ человека вообще.

61

Свойство тела вообще не является принадлежностью тела как такового, и уже тем более не претендует на неотъемлемость. Например, такие свойства как запах тела, цвет его и вкус могут быть изменены искусственно. Вес тела, в отличие от массы, есть функция тяготения на данной планете.

Сегодняшняя медитация касалась именно массы.

Масса, являясь лишь свойством тела, должна быть подвержена произвольному изменению извне, как и любое другое свойство.

Взять, к примеру, цвет. Казалось бы, изменение цвета тела косвенно связано с изменением его массы, если учесть ничтожную величину, идущую на наружный красочный слой. Но возможно также изменение цвета и внешним образом, то есть, путем изменения освещения, и в этом случае, масса тут совершенно не при чем.

Люди еще не научились варьировать массу как свойство, но когда это произойдет, материальные тела смогут существовать в совершенно непривычных для людей качествах: скажем, мгновенно набирать скорость, или же менять ее направление…

Что за чушь из школьного курса физики? Откуда во мне эти мысли – каким-то мгновенным вихрем пронеслись еще в полусне, с похмелья… Будто бы кто-то генерирует на моих мозгах, словно я женщина, какие-то свои соображения. Как я однажды пошутил своей жонке… Боже мой! Вспомнил…

Я окончательно просыпаюсь, будто свалившись откуда-то, все еще сжимая в ладонях чьи-то твердые груди, которые немедленно тают и желеобразно просачиваются между пальцев… Я смотрю на свои руки и ужасаюсь – как рыжим своим развратом, так и домашним буйством, но все-таки рыжий разврат, наряду со своей слизистой мерзостью, несет сильную положительную эмоцию, только вот, в сумме с вектором рукоприкладства, выбрасывает на поверхность сознания – ноль. Мне не хорошо и не плохо – мне никак. Только во рту говно и мучительно хочется пить, и столь же мучительно – хочется наоборот. Пью из кувшинчика, в котором отстаивается вода для цветов, пью жадно, с надрывом, затем выливаю остаток воды в цветок и на ее место делаю наоборот, в кувшинчик, потому что не представляю, как выйду сейчас в коридор и увижу ее. Я включаю Beatles: “Scrambled legs”, ее любимую песню. Я хочу дать понять своей избитой жонке, что проснулся, однако она не вошла: слышно ее на кухне, как она хлопает дверцами шкафов.