Наблюдатели

Я ловил любую возможность прикоснуться к девочке и, разумеется, очень любил танцевать. Мои родители даже опасались, что я стану балероном, то есть, поступлю в хореографическое училище, звездного успеха, конечно, не добьюсь, так и пропаду в столице под каким-нибудь московским забором, после долгих лет неудачничества, пьянства, содомического растления… Обо мне ходила слава самого лучшего танцора в городе, девушки охотно приглашали меня на белый танец, иной раз по двое с разных концов зала – они шли сквозь толпу, сияя, и вдруг, заметив друг друга, останавливались смущенно, и меня приглашала третья, внезапно вывернувшаяся из толпы…

Помню, я даже сунулся, маленький дурачок, в центральный дворец пионеров, где была балетная школа, и танцевал там, перед учителем, кружась и высоко вскидывая ноги на деревянном полу. И он послал меня на хер…

Потому что на самом деле я и вовсе не умел танцевать, а девочки наперебой приглашали меня – я гораздо позже это понял – из-за того лишь, что слишком бурная, слишком быстрая была у меня эрекция во время танца, не как у других мальчишек, которые по несколько раз в день усердно отбивали руками.

Представляю, как наши чистые девочки, наши брянские дурочки, действительно, невинные в физическом смысле, поскольку в те времена целколом порой затягивался лет до девятнадцати, как они шушукались, обсуждая меня по своим углам, и правда ли они так и говорили в те комсомольские времена: потанцуй вот с этим, у него всегда стоит? Нет, в чистые, светлые, комсомольские времена они говорили: вот с этим потанцуй, он очень хорошо танцует, он самый лучший в городе танцор… И вот уже слово танцевать меняет свое значение, как и другие тотемные глаголы – гулять, иметь, спать, дружить, любить, жить, и ясно, что потанцевать – это на глазах у сотни людей потереться о набрякший член незнакомца, невинно истекая слизью в черных комсомольских трусах…

58

Журчанье Франции и жажда жизни, страсть —
Все в имени твоем!
Лесных полян стеклянный снежный звон…
Глаза оленя!
Жирафы стройной рой ручной кинжал…
И росчерк ясный.
И обман.

59

Но я опять отвлекся. Более чем тридцать лет минуло. Я сидел над куриными накладными, графиками, диаграммами. Мы касались друг друга краешками рукавов, один раз она завозила ногами под столом и мы соприкоснулись икрами… Когда я встал, чтобы сходить в прихожую за спичками, она все увидела. И покраснела… И я сразу вспомнил свой первый раз. Пожилая медсестра в областной больнице, которая делала мне укол – лет ей было все же не меньше сорока – так же вот увидела и покраснела тогда. Боже, она ведь тоже была рыжая. Или крашеная… Она посмотрела мне в глаза и вдруг схватила меня, прямо за… Тогда уж и я покраснел, а она, уже ничуть не смущаясь, как дело пошло, профессионалка, ловким жестом замкнула дверь процедурной, и я познал этот бесчеловечный акт сразу, в каких-нибудь пятнадцать минут, во всех его возможных способах и проявлениях, минуя изнуряющие вечера поцелуев, лавочек, нежных смешков с влюбленными, сильно потеющими девушками…

Вообще, как я сейчас полагаю, это несчастное физиологическое обстоятельство определило всю мою дальнейшую судьбу. Я перестал ходить не только на танцы, но и на пляжи, в спортивные залы, в результате я почти разучился плавать, быстро потерял форму, стал заядлым туристом комариного Севера. К каким только ухищрениям я не прибегал, какие изобретал с резинками гульфики, чтобы прятать маленького Микрова: помню, как мать нашла у меня один из этих странных предметов моего туалета и долго близоруко рассматривала его на вытянутой руке…

Фатальным образом был определен тип всех моих женщин, поскольку мое знакомство с ними начиналось одним и тем же образом, что играло роль своеобразного фильтра.

Вот и вчера, когда я вернулся в комнату, спичками гремя, Евгения, передавая мне сигареты, вдруг оступилась на высоком каблуке, и мне пришлось поддержать ее: мы соприкоснулись, маленький Микров затрепетал, прокладывая себе дорогу, мы сотворили жадный безумный поцелуй, и тотчас полетели в разные стороны наши одежды… Какое животное, какое чудесное, сильное, дикое животное…

Потом я сбегал в палатку, мы пили португальский портвейн, вместе купались в ванной, снова пили, я пил португальский портвейн из ее грудей…

Мы почти не говорили, да и о чем с ней говорить? Правда, под конец она меня удивила:

– Я ведь с первого взгляда тебя полюбила, Иван. Прямо тогда, в метро. Мне прямо тогда сразу захотелось с тобой в какой-нибудь парк побежать или подъезд. Я еще подумала: на фиг я ему нужна, профессору, столичному фраеру… А я вообще девушка верная, честная, ты не смотри, что я так выгляжу. Это обман. Я ведь очень подло выгляжу, да?

– Ну что ты! – смягчил я. – Нормально ты выглядишь.