Набла квадрат

– Можно сделать еще проще. Не знаю, удобно ли мне об этом первому заговаривать, но мы можем побрататься. Тогда я смогу исполнить долг верности по отношению к тебе, будучи с тобой на равных.

– И вместо вассала-анацефала будет у меня просто брат-дегенерат. А что, я даже выкобениваться не буду, я такой. Погоди, я про что-то важное говорил.

– Про салат, – саркастически сказал Фенрир.

– Ах, да, – спохватился непробиваемый Горм. – Итак, салат. Его нюхают, а потом, если духу хватит, и едят. Так вот, захожу я, стало быть, в пыточную, делаю салатик, Ниав, поганка, наверху показывает гостям псарню, а в холодильнике, как на грех, случился кусок осьминога – ну я и его туда – («Гостям на псарню» – пояснил Фенрир) – ставлю миску в холодильник и ухожу. Гости уже все залезли в дырявый катер и заплыли на середину озера, возвращаюсь весь мокрый и в водорослях часа через два, открываю дверцу и что вижу? Салат ожил, схавал в холодильнике все яйца и сыр, высосал банку соуса, свернулся в бублик и лежит в своей миске. Трясу миску – не вылезает. Ткнул ножом – нож он втянул в себя. Зову друзей, нашелся умник – перекупался, наверное – посоветовал кинуть ему яблоко, чтоб салат, стало быть, отвлекся, напасть всем врасплох и съесть. Так и сделали, только от яблока салат вмиг оставил пустую шкурку и кости, а когда попробовали его захавать, он выскочил из миски и давай носиться по полу. Я насилу его поймал кастрюлей, поставил ее на стол дном вверх и говорю: сдавайся. Салат, понятное дело, молчит. Молчишь, говорю – и секачом по кастрюле тюк! Салат застремался, но виду не подал. Я снова – бэмс! – да так сильно, что салат даже обгадился соусом на стол. Перевернули кастрюлю, ткнули ножом – режется. Думаем – сдох. Вынули первый нож и сунули в духовку, чтобы окончательно убедиться. Представь – в этом подлом салате оказалась заключена такая некробиотическая сила, что он сумел вылезти из кастрюли и почти дополз до дверцы, но прилип к полу духовки, он у меня грязный всегда. Когда он наконец испустил дух, у нас у всех на глазах аж слезы выступили, до того был дух ядреный. Тут его и съели. Так что будешь делать салат в пыточной комнате – не клади туда осьминога!

Тудыть выпустил из клюва стило и передними лапами сложил табличку с записью вдвое.

– Ждать дальше нет смысла. Все собрались.

– Откуда такая уверенность, птица? Ведь неизвестно даже толком, сколько нас.

– Сейчас мы узнаем это точно. Двойной, сосчитай всех, кто в бассейне.

Двойной оставил потюх и перелетел к вклеенному в стену окну из многослойного стекла. За ним в трех измерениях толклись в нетерпеливом ожидании хоты и насолоты подлого звания. Сетчатая глушилка между стеклами ослабляла невероятный галдеж, стоявший в бассейне, до невнятного гула. Три, шесть, девять…

– Смотрите!

Ночные сторожа сгрудились около Тудытя. Его когти коснулись крышки конторки, за которой работало не одно поколение капитанов, и прошли сквозь нее. Очистив панель управления, оказавшуюся внутри конторки, от древесной трухи и щепок, Тудыть уверенно потянул за крючок из желтой меди, инкрустированной алюминием. Где-то в недрах корабля загрохотали цепи, взметнулись со стен переходных камер у входов в сторожку и воздушный бассейн клубы пыли, затрещала фанера. Птицы в бассейне сгрудились в дальнем от входа углу, в удивлении наблюдая за выдвигавшейся из пола переходной камеры толстой перегородкой. Грохот прекратился.

– Птицы! Теперь наша сторожка и бассейн изолированы от остальных помещений корабля.

– Зачем, Тудыть?

– Сейчас я пущу во все отсеки за перегородками хлор, – Тудыть потянул еще за один крючок.

– Что ты делаешь? Вдруг там есть кто-нибудь?

– Те, кому безразлична Цель, не нужны для ее осуществления. Двойной! Сколько птиц в бассейне?

– Еще не сосчитал, Тудыть!

– Заканчивай, мы идем к ним, – Тудыть нашарил на панели лючок, открыл его и вынул блестящий бороздчатый барабан. – Сколько птиц?

– Семьсотдесятнадцать! – ответил Двойной.

– И среди них тоже могут быть слабые, ненадежные и даже помешанные. Но теперь деваться от них некуда, – и Тудыть величественным жестом вытянул последний крючок на панели. Плавно открылась замаскированная дверь, и перед ночными сторожами предстал Щелковав. Перепорхнув к осветительному пульту, Тудыть отключил глушилку. Теперь и стекла между бассейном и сторожкой были прозрачны в обе стороны. Окинув команду взглядом, капитан заставил крики стихнуть.

Начался обряд, до мелочей продуманный в невообразимо далеком для экипажа «Крюха прародителя» прошлом. Сквозь скрежет шестерен и визг иглы пробился голос, принадлежавший Чернилу. С открытыми пастями и расправленными в знак почтения крыльями птицы слушали слова, которые за десяносто три поколения до их рождения произнес на древнем наречии роговец Ртуди Кугтистой, провожая корабль: