Не спала еще деревня. Смех и молодые голоса летели то с одного конца ее, то с другого. В обычный будний день мало было здесь молодежи. Она приезжала на выходные, праздники. Кто ехал к родителям за салом да окороком, кто — помочь по хозяйству, а кто просто на деревенские танцы. Долго еще будут они деревенскими по духу своему, по образу мыслей. И только, может быть, их дети, едва вкусив летней сельской вольницы у бабушек-дедушек, не будут просыпаться по ночам от щемящих сновидений из своего прекрасного деревенского детства.
Василий Криц лежал в больнице дней десять. Сначала, когда прошел страх за глаз, Криц решил, что ему повезло. На улице было холодно, а он сидел в теплой палате, ничего не делал. Только спал и ел.
В палате лежали еще мужчина лет пятидесяти и парень, немного старше Крица. Каждый день к ним шли родственники, друзья, приносили всякую вкуснятину.
Прошла неделя, а к нему, кроме мастера и Фантомаса, никто не пришел. Он надеялся на воскресенье. Рано проснулся и попросил сестру, чтобы она никого не задерживала — всех к нему пускала. Крицу не сиделось на одном месте: он то шел в коридор, то смотрел в окно, то курил. Обедать отказался, надеялся, что ребята принесут что-то вкусное из магазина. Когда засинели сумерки, он понял: ждал напрасно.
Никто не предполагал, что он так сильно переживал. Так плохо ему было впервые.
…Криц едва дождался того дня, когда наконец его выписали из больницы. Но в его душе вместе со злостью на ребят было желание как можно скорее поехать в бригаду. Чем это объяснить, он и сам не знал.
Когда Криц уже ехал на вокзал, он вдруг ощутил страх, испугался, что не примут.
Встретили его шумно, но он был сдержан и говорил мало. О травме напоминал лишь небольшой шрам под глазом.
— Пойдешь на линию? — спросил у него мастер.
— Не знаю…
К нему обращались как к больному, и это ему не нравилось. Все они считают, думал он, будто Крица привлекают только карты.
— Так будешь работать? — спросил Богдан.
— Буду, буду, но не с тобой! — выкрикнул Криц со слезами в голосе.
— Что с тобой? — вмешался мастер. — Может, тебе надо отдохнуть?
— Отдохнул, хватит!
— Не кричи, Вася, — твердо сказал Иван Александрович и завязал в несколько узлов кусок проволоки, что лежала у него на коленях.
— Я не кричу. Вы все здесь умники, красивые слова говорили…
— Ну и что? — спросил Третьяк.
— А то, что я лежал в больнице — и хоть бы навестили. Говорят после — коллектив!
Замолчал Криц, тихо стало. Друг на друга не смотрели. Мастер читал какую-то бумажку, не понимая ее смысла.
Нарушил тишину Богдан. Достал из ящика разбитый изолятор и закричал:
— Казакевич, что ты делаешь?
— Что такое? — отозвался Яков.
— Изолятор разбил, салага.
Ребята стали быстро разбирать материалы и выходить со склада. Остались Криц и мастер. Они сидели в разных углах: Василий — лицом к стене, а Иван Александрович — около дверей за столом.
— Василий! — поднял голову мастер.
Парень встал и вытянулся во весь рост, как по струнке. Потом, спохватившись, взял монтажный ремень, повесил на плечо цепь, когти.
— Ты… извини ребят. И меня извини.
— За что, Иван Александрович? Мне вдруг обидно стало, что они веселые, будто ничего не случилось…
— Я тебя понимаю. Иди. Иди на линию и работай. Не держи на душе обиду. Она не поможет в жизни, только плохо будет от нее и тебе, и другим. Ребята еще молоды, как и ты. Все придет в свое время. Это хорошо, что ты сказал все в глаза. Легче всем будет. И поверь мне, что ребята будут больше уважать за честные слова.
Они вышли со склада вместе. На барабанах под березой курили Яков и Богдан. Казакевич выбросил сигарету и стал стучать по барабану, делая вид, что ремонтирует его.
— Барабаны не берут на базе, если доски оторваны? — спросил мастер.
— Конечно, — уверенно ответил Богдан. — Пусть поремонтнрует. Ломаные не примут, и еще начальнику управления настучат.
Что-то неуловимо хитрое, ироническое мелькнуло в глазах у Богдана. Иван Александрович нагнулся и вытащил из-под барабана пустую бутылку.
— Вас предупреждали, Богдан, чтобы вы на работе не пили.
— Я здесь при чем? — Бригадир будто на самом деле обиделся, скривил губы. — Ваши учащиеся пьют. Это их бутылки.
Мастер внимательно, будто на незнакомого, посмотрел на Богдана. Этот человек удивлял его все больше. По возрасту лишь немного моложе его, а поведением — как тот Криц или Казакевич, которым по восемнадцать. Может, наконец, сказать начальнику управления или Лихову, чтобы отозвали его. Ребята дело уже знают, а такой наставник только испортит их.
Иногда человек, выросший среди не очень образованных людей, по уровню воспитанности и интеллигентности оказывается намного выше тех, которые росли в так называемых интеллигентских семьях. Может, это у них оттого, что ближе были, хотя бы в детстве, к земле, к природе, что в хлебе на семейном столе был и их труд. Таким был Иван Александрович. Молчаливый, несколько неуклюжий в своем неважно сшитом костюме, имел он очень чуткое сердце и большое чувство такта в отношении к людям.