Набат

— Не прикасайся к казенной животине, — замахнулся на него городовой. — Добром расходитесь! — натужно кричал он.

Конные напирали, и, пропуская их, за ними снова смыкалась взбудораженная толпа. Но пройти на кладбище было нельзя. У ворот с обнаженными шашками стояли пешие городовые.

— Через стенку, ребята, махнем! — отбежав от дороги, звал людей за собой деповский слесарь.

И люди побежали в разные стороны от ворот вдоль кладбищенской стены. Она была невысока, в рост человека. Одни пригибались, другие вскакивали к ним на спины, на плечи и, цепляясь за кирпичи, поднимались наверх.

Конные метнулись за ними, но люди увертывались, врассыпную бежали дальше, скрывались за поворотом стены, и за всеми городовые угнаться не могли. В некоторых местах стена была выщерблена: кирпичи с нее пошли на укрепление могил, чтобы не осыпалась земля. В таких местах не составляло большого труда перемахнуть на ту сторону. Но кое-кого конные настигали и оставляли им на память рубцы от плеток. Пытаться ловить людей на самом кладбище было бесполезно, это городовые понимали. Конным больше нечего было делать, и они поскакали в город, а пешие все же решили понаблюдать за порядком.

По кладбищу живо пронесся слух, что у рабочих произошла стычка с полицией. Многие горожане, пришедшие помянуть своих родичей, покинули их могилы, чтобы посмотреть на похороны парня, из-за которого произошел такой переполох.

Со всех сторон сходились к его могиле проникшие на кладбище рабочие и просто любопытные. Самые заядлые любители похорон не могли припомнить такого множества людей, пожелавших проводить ничем не приметного мертвеца. Мало ли разных убитых хоронили тут! Позапрошлым годом буфетчик из «Мадрида» жену и тещу зарезал, — и то не в пример меньше народу было, а тут и случай-то совсем не диковинный. Подумаешь — лошадь парня убила, — ничего уж такого особенного в этом нет, а ему, лаптежнику, вон какую почесть оказывают! Надо поближе пробраться да посмотреть.

Отец Анкудин помахивал кадилом, раздувая тлеющие в нем угольки.

Открытый гроб стоял на бугре свежевырытой глинистой темно-бурой земли. Прощались с Федькой голубое небо и яркое солнце; налетевший ветерок в последний раз шевельнул его светлые волосы. Кадильным дымом опахнуло лицо мертвеца.

— Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, новопреставленному рабу твоему Феодору... — начал старенький поп заупокойную панихиду, но его прервал выкрик старика Бодягина:

— В каком блаженном успении, когда убиенный он?! Убиенный!.. Ты таким его богу и представляй. А то ишь чего сказал: во блаженном...

Не отрывая глаз, смотрел Федот Бодягин на сына и, время от времени поправляя попа, подсказывал:

— Убиенный он... Убиенный...

Когда кончилась панихида и двое рабочих хотели накрывать крышкой гроб, Тимофей Воскобойников остановил их. Он поклонился мертвому и сказал:

— Прощай, Федор... Ты своей смертью нашу общую рабочую дружбу сковал. На могиле твоей поклянемся — не допускать измывательства над рабочим людом. Все за одного стоять будем. На силу властей и хозяев — свою рабочую силу выставим, на их козни и ложь — свою рабочую правду. Рабочий народ сумеет постоять за себя, не испугается ни полицейских нагаек, ни хозяйских угроз. Пусть не думают, что нами можно по-всякому помыкать...

Резкий свисток урядника приглушил слова Воскобойникова.

— Замолчать!.. Немедля все прекратить!.. Сидоров, примечай... В серой блузе какой... Задержать!.. — исступленно выкрикивал побагровевший урядник.

Он стоял в отдалении на нижней поперечной плашке массивного дубового креста, торчавшего над чьей-то могилой, одной рукой держался за него, а другой размахивал в воздухе:

— Разойди-ись!..

И, поймав болтавшийся на шнурке свисток, опять пронзительно засвистел.

Завальщик Гаврила Нечуев дернул за руку Воскобойникова, заставив его спуститься с бугра, быстро снял с себя потертый пиджак и накинул ему на плечи.

— Пущай теперь примечают.

Двое других рабочих выдвинулись вперед загородили собой Воскобойникова, а там — еще двое, еще. Не прошло и минуты, как он был уже в гуще толпы.

Полицейские свистели, пробивали себе дорогу локтями, и нелегко им давалось это.

— Где?.. Который?.. Кто говорил?..

На кладбищенской церкви опять лихо затрезвонили молчавшие некоторое время колокола. Они заглушали и стук забиваемых в крышку гроба гвоздей и свистки. Один полицейский, вспотевший и раскрасневшийся, протиснулся к могиле и ошалелыми глазами разыскивал человека в серой блузе. Отец Анкудин посмотрел на него, еще гуще свел свои зеленоватые брови и, рывком сдернув с него фуражку, сунул ее ему в руки. Указывая на свой наперсный крест, строго погрозил пальцем и, дымя кадилом на медленно опускавшийся в могилу гроб, дребезжащим голосом протянул:

— И сотвори ему вечную па-а-мять...

— Вечная па-амять... Вечная па-амять...

Не обращая внимания на полицейского, сначала стоящие поблизости, а за ними и остальные подхватили последние слова отца Анкудина, с которыми Федор Бодягин навсегда уходил от людей.

Под веселый перезвон колоколов закапывали его.