На золотых приисках

и вполне усвоивший тонкости этого своеобразного скверно-

словного наречия. На подобие сыплющейся дроби вылетали

из уст Макси короткие словечки то в качестве эпитетов,

сравнений, то заменяя целые выражения своей интонацией,

забористой приставкой. Максе слабо подражал Григорий,

еще мало выходивший из тайги, наивный, простой и неиспор-

ченный. Развязность и циничность Макси огорошивали его,

уверенность покоряла, и Григорий проникался все большим

уважением к товарищу. Не желая ударить лицом в грязь

перед новым другом Григорий и сам пробовал скверносло-

вить, но у него это выходило, так сказать, с конфузом,

неуверенно и натянуто, точь в точь, как у неудачных остря-

ков, сказавших неумело и невпопад остроту и незнающих,

куда после этого деваться от смущения.

— А ну, расскажи, Макся, про Ларку, — попросил Гри-

горий и, обернувшись ко мне, добавил: — вот послушай-ка,

Сергей Иванович, больно занятно. И откуда только у него

берется!

Началась нескончаемая повесть про Ларку — дурака, учи-

нявшего на прииске всякого рода безобразия. Слушая эту

повесть, хотелось сплюнуть, отвернуться, не слушать. Макся

говорил спокойно, без тени улыбки или смеха на лице. Гри-

горий же поминутно деланно и насильно смеялся. Хотя ему

и не было смешно, но он хотел показать товарищу, что

вполне постигнул прелесть рассказа, и что он вообще слав-

ный и бравый малый.

Но вот послышалось визжание приближающейся тачки,

и мы взялись за гребки. Опять закипела работа, полился

пот, зазвучали короткие сердитые слова по адресу безжа-

лостных комаров и слепней. Попрежнему скоро заныла

поясница, одеревенели руки и, казалось, что вот еще секунда,

и гребок выпадет из руки. На меня находит какое-то оду-

рение— работа мозга совершенно останавливается, работаю

автоматически, почти без сознания. Спасительное — закури!—

выводит меня из этого состояния, я отбрасываю гребок

и опускаюсь на кочку.

Макся продолжает свой рассказ про Ларку, Григорий —

насильно смеется.

Кругом вьется масса огромных слепней. Я схватываю

одного из них и подношу к торопящемуся куда-то по песку

муравью. Это его озадачивает, он останавливается, минуту

стоит неподвижно и вдруг решительно схватывает выры-

вающегося из моих пальцев слепня. Я разжимаю пальцы,

и между двумя насекомыми завязывается отчаянная, смер-

тельная борьба. На эту пару наткнулся пробегавший мимо

муравей. С минуту он постоял в нерешительности, а затем

схватил слепня за заднюю часть, и скоро все трое скрылись

в густой траве.

Визжание приближающейся тачки заставило всех стать

у колоды. Снова закипела молчаливая работа, по телу

заструился пот, стали подергиваться тела от укусов кома-

ров и слепней. Только после полудня был перерыв подольше,

с чаепитием. Под пихтой был разведен огонь, вскипячена

вода в котле и чайнике. Для вкуса в котел были брошены

листы смородинного куста, что делало чай, действительно,

более приятным и ароматным. Закусывали черным хлебом.

Не смотря на то, что завтрак был так скромен, силы после

него как будто прибавились, гребок показался легче и буду-

щее светлее. Тяжеловато только было от шести стаканов

чая.

Незаметно подошел вечер. Плывшие весь день по небу

тучи столпились на западе, почти закрыв опустившееся

солнце. Последний, помутневший в тучах луч его упал

вдруг бледным пятном па колоду, через минуту мелькнул

на верхушке старой засохшей березы и исчез. Кругом за-

пыли и заколебались мириады комаров и скрылись в траву

слепни. От усталости голова совершенно перестала рабо-

тать.

— Последняя, — сказал Никита, вываливая песок из

тачки в колоду.

Наконец. А вот и Трофим Гаврилович замелькал между

деревьев, тяжело ступая большими сапогами по выкатам.

Он тоже очень устал, что видно по его полуоткрытому рту,

по его одеревеневшему лицу и бессильно опущенным кистям

рук. По дороге он закрывает выход воды из болотца и под-

ходит к бутаре, чтобы собрать золото, осевшее на дно ко-

лоды и бутары. Тихою струей смывается оставшийся еще

песок, и тотчас в разных местах заблестели зерна золота

среди черного шлиха. После долгой и осторожной промывки

и работы гребком, собирается, наконец, в одном месте кучка

из золотинок, сгребается в железный маленький черпачек,

высушивается на огоньке и ссыпается в бумажный меше-

чек. На вид было золота золотников 4—5, т.-е. рублей на

16 — 20. Это промывка далеко не блестящая, но все же

представляющая некоторые выгоды.

Совершенно разбитые и голодные пришли мы на стан.

Обед состоял из мясного супа и кислого молока. Петр Ива-

нович не переставая и оживленно пикировался с Фаиной

Прохоровной, все время язвившей Петра Ивановича за его

неудачи, за недостаток во всем необходимом, за нехватку

сахара, мяса, крупы, за отсутствие денег. Мучительною

болью отдавались эти укоры в душе Петра Ивановича, лицо

его выражало крайнее смущение, тоску, и, однако, он силился

добродушно улыбнуться, ответить, и лишь иногда с легким

вздохом произносил:

— Ах, вы, пила этакая, да вы можете человека совсем

со свету сжить. Вот потерпите, найдем золото, будут деньги,

и все будет. На все надо терпение, Фаина Прохоровна,

сразу ничего не делается.—

— Чего и говорить, дождешься тут с вами. С голоду

помрешь.