На выжатом сцеплении

– Добрался? Пива? – к Ларсу подошли двое ребят из его университета и вручили объёмную кружку. – Слышал, Кристофер взял первое место? Хонда выплатила ему сто штук, он почти на всё накупил выпивки для вечеринки!

Ребята продолжали сплетничать и смеяться, Ларс сделал пару глотков и, извинившись, двинулся в сторону дома. Хотелось стянуть с себя пропахшую грязью куртку и сапоги, но в доме все ходили в уличной одежде, так что, только оказавшись в помещении, Ларс понял, почему студенты предпочитают стоять на улице – всё пропахло влажной одеждой, потом и сексом. Магнар и его компания никогда нравственностью не отличались, так что наверняка в доме тусовалась пара шлюх.

Знакомых было до неприличия много, Ларс только и успевал, что улыбался и пожимал руки подходящим товарищам – кому-то действительно был рад, а с остальными придерживался нейтралитета и не хотел портить отношения. В шумной толпе так и не смог отыскать Улава и стал спрашивать о нём. Выпившие байкеры и студенты указывали ему-то в одну то в другую сторону, пока Ларс не забрёл на второй этаж и кто-то указал ему на мансарду.

Ещё не заходя в последнюю комнату рядом с крышей и отрытым балконом, Ларс понял, что идти туда не хочет. Весь коридор пропах сексом и сладким яблочным сиропом. От него начало крутить желудок, и разнообразная выпивка попросилась наружу. Но он зачем-то заставил себя подойти и нажать на ручку двери. К ещё большему огорчению, она поддалась и бесшумно приоткрылась.

Картинка была омерзительной, но Ларс успел увидеть и Улава и обоих Торсенов, таранящих его тело с двух сторон. Ларс даже двери закрывать не стал, развернулся и в оглоушенном состоянии вернулся к веселящимся. Хотелось напиться, чтобы смыть с себя прилипчивый запах и увиденное. А ещё вычеркнуть из сердца эту ненормальную болезненную влюблённость, что мучила его третий год. Неправильное сердце, неподчиняющееся, бесконтрольное, требовало вернуться туда на второй этаж, порвать Торсенов голыми руками и забрать омегу себе. Ларс даже не сомневался, что справится, что сил и навыков хватит, чтобы завалить двух достаточно массивных братьев. Но вместо того чтобы действовать, он взял бутылку чего-то крепкого и засел на диван между двумя болтливыми омегами.

Через полчаса мысли стали напоминать подсохшее желе. В голове застыла безмолвная картинка и твёрдая уверенность, что Улав – очередная шлюха, как и все омеги. Поутру все эти мысли, несомненно, выветрятся, но сейчас сердце ныло, а кровь в венах смешалась с алкоголем.

– Эй, Ларс, – кто-то вывел его из транса, и он неуверенно поднял затуманенный взгляд, – где твой дружок Эйнар?

Напротив него стоял хозяин дома, и пьян он был не меньше, чем все его гости.

– Уехал, – неопределённо махнул рукой Ларс.

– Динамит меня, заноза, – хохотнул Магнар, а Ларс неприятно поморщился, вспоминая, что и лучший друг тоже омега и такая же шлюха, как и все.

– В течку к нему подходи. Он никому в течку не отказывает, – буркнул он и попытался принять ровное положение на диване. Магнар куда-то исчез, как и омеги, что подпирали его с обеих сторон, зато взгляд зацепился за крутящегося напротив Улава. Он смеялся, запрокидывая голову, и прижимался бедром к Кристоферу, а тот сжимал ему ягодицы и время от времени наклонялся к мягким, пошло приоткрытым губам.

Ларс дотянулся рукой до стоящей рядом бутылки и хлебнул из горла. Поднялся, пошатываясь, вышел во двор и направился к своему байку. Хотелось убраться отсюда поскорее, выдавить из себя мерзкое чувство своей неполноценности и отвращение к человеку, к которому так бездумно прикипело сердце. Ненависть к себе разъедала, как водка желудок, тянуло проблеваться и орать благим матом. И Ларс, не сдерживаясь, оставил выпитое в ближайших кустах, а потом, натянув шлем и выкручивая газ, орал, срывая глотку.

Глава 2. Предельная скорость

Если есть что-то непростительное на свете, так это неумение прощать.

Страхи царя Соломона. Эмиль Ажар

Можно ли простить измену самому близкому и дорогому человеку? Можно ли понять её, принять и жить с этим, как с должным?

Эйнар сидел рядом с неподвижным телом и заставлял себя смотреть на его осунувшееся посеревшее лицо. Сверре казался мёртвым. Высохшим трупом на белых больничных простынях, и лишь мерное попискивание приборов напоминало Эйнару, что нет, его истинный ещё жив. Ещё немного, но жив…

– А ты бы простил меня, если бы я изменил? – прикрыв глаза, Эйн погладил его по щеке. На ощупь кожа была всё такой же мягкой, с мелкой колючей щетиной, еле заметной под подушечками пальцев, с припухшими губами и ровным крупным носом. Знакомое-незнакомое лицо.

Сверре был в коме уже семь лет. Лежал неподвижной мумией и не мог ответить ни на один его вопрос. Но Эйнар всё равно спрашивал. Это было последней ниточкой, их последней связью, которая соединяла две неделимые половинки.