На узкой лестнице (Рассказы и повести)

А события развивались… Сперва он принял в подарок столярный инструмент от Вожлецова, потом машину кирпича от Авдюхина — славный паренек у Авдюхиных, очень способный; Славочкин сложил ему в подвале закуток, а несколько древесно-стружечных плит положили начало будущему размаху, раздобыл их все тот же Вожлецов через свой ЖЭК.

И пошло. И поехало! Без особого внутреннего напряжения при красивой, бесшабашной, передвигающей некоторые моральные ограничители позе — будто бы жизнь идет своим извилистым руслом и сама несет Ермолая Емельяновича, несет помимо его желаний по своим извилистым путям; так-то вот… по воем своим изгибам. А он, Ермолай Емельянович, даже как бы сопротивляется этому несению, бунтует, дает понять, что это поток несет его и он лично к этому движению не причастен… Ах, мы из тех, кому ничего не надо… Ах, зачем нам гребень волны… Мы живем другим хлебом. Как будто бывает другой хлеб…

6

Молчание затянулось! Вначале гости думали о Богдане, о редкостном случае, когда болезнь может и не быть болезнью. И в то же время это самая настоящая официальная болезнь, потому что она удостоверена казенной бумагой. Потом думали о капитане, которому нужна стенка, о Ермолае Емельяновиче. Володя поневоле позавидовал: везучий он человек, какие деликатные вещи удаются ему. Сам Володя несколько раз делал попытки отблагодарить людей, сделавших ему доброе дело. Но у него ничего не получалось — люди, сделавшие ему доброе дело, лишь обидно усмехались. А у других, у Ермолая Емельяновича в частности, получается. У них свои цены на ценности, и понимают друг друга с полуслова. Суетная, но предельно насыщенная жизнь. Багровые ворсистые обои, бархатные, их так и тянет погладить ладонью; паркет и абажур — разве это достается просто так, обычным путем? А чего стоит бутылка на подоконнике? Володя никогда не видел подобной этикетки — это что, с прилавка? Подошел и купил? Так и ждут они вас, спешите и падайте!

Володя украдкой поглядывал на Владимира Михайловича.

Владимир Михайлович был мрачен, но проступала сквозь эту мрачность растерянность. Впрочем, какая там растерянность — беззащитность. И жалко стало Владимира Михайловича. Он напоминал сильного зверя, которого загнали в угол рогатиной. Сидит беззащитный, а почему бы не рыкнуть? Не взмахнуть лапой? И совсем неожиданная кощунственная мысль: а чего он, собственно, умел? Бросить в танк гранату, приволочь языка? В свое время окончил институт и быстро пошел по служебной лестнице. Стал командовать, а это тоже постоянные бои. Так и шло, как пишут: из боя в бой! И пожить не пришлось как нормальному, простому человеку — в очереди постоять, летнюю путевку на юг выколачивать: сразу большие цели, масштабность… Парадокс, но именно это лишает его зрения, приучает смотреть на мир в бинокль с другого конца. Позавидовать можно, какой простор открывается взгляду, какое угадывается дружное шевеление чего-то живого там, вдали… Толком и не разглядишь эту шевелящуюся массу, да, в общем-то, и надобности нет. И мышление стало масштабным: главное — это наша масса, и шевеление ее есть не что иное, как движение вперед к светлому будущему.

А сейчас Владимиру Михайловичу дали возможность, впрочем, какое там дали, принудили взглянуть в бинокль с нормального, увеличительного конца. Оторопь, наверное, взяла! Масса исчезла, и перед глазами появились Ермолай Емельянович, Оксана, Богдан, какой-то капитан… И движение к светлому будущему оказалось, мягко говоря, своеобразным… Каждый выгребал к этому будущему своим способом.

Володя хорошо понимал состояние Владимира Михайловича и, странное дело, не пожалел его, не испытал боли от того, что «крупняк» вблизи глаз тестя оказался не самого лучшего образца. Володя и не злорадствовал, но… Что же вы так долго раскладываете по полочкам полученную информацию, дорогой Владимир Михайлович? Где же ваша мгновенная бойцовская реакция? Ага, начинаете багроветь? Долго же, однако, вы собираетесь с духом!

А понимал состояние тестя Володя потому, что у самого был момент, когда нечего было сказать. И по-другому все было, но в этом ли дело.

И все-таки…

Когда Володю назначили технологом, он быстро вошел в курс дела и почувствовал подвластность скрытых механизмов, движущих цехом. Огромный цех, самое серьезное и нервное звено в заводском организме, незаметно утратил в его глазах свою значительность, он как будто бы даже уменьшился в размерах. Володя сыпал приказы, нажимал нужные кнопки, и уже не было изначальной остроты ощущений, когда все срабатывало безотказно, срабатывало даже тогда, когда он в спешке или в раздражении, после очередной «накачки», нажимал не те кнопки.