На троне в Блабоне

— Невелико небось счастье, если сам Кардамон отрекся, добровольно отказался от трона. — Мне хотелось предостеречь их, объяснить, какую ловушку сейчас представляет трон.

— Кардамон с ума сошел, — замахали они руками. — Малость не в себе он, иначе не отдал бы власть… Чтоб народ успокоился, я бы ежегодно сменял весь совет и половину министров, а сам только в роли арбитра остался, — вздохнул Узелок.

Тропинка вилась у самого подножия городской стены, от кирпича веяло дневным теплом.

— Через кладбищенскую калитку пройдем?

— Закрыта наглухо. Даже бульдоги обходят ночью кладбище стороной. Бесполезно ломиться в калитку — покойники не проснутся, не пошевелятся, чтобы отодвинуть засов.

— Я не кот, по такой отвесной стене не полезу. — Я задрал голову. — Есть у вас большая лестница?

— Нет. Сверху помогут… — ответил кто-то из парней и свистнул сквозь пальцы. — Тут и кот не вскарабкается… Слишком высоко!

Из-за зубца на стене выглянула кудлатая рыжая голова. Глянув, кто свистел, парень сбросил толстую веревку.

— Мой брат, — заявил Узелок. — Сразу видно, правда?

— Принесли? — раздалось сверху.

— Принесли, еще теплые, — ответил Узелок и поднял завязанные в платок картошины. — Пан писатель, давайте сумку, будет легче подниматься. Мы-то как белки. Ухватимся за веревку — и ногами по стене… Сейчас покажу.

С сумкой за спиной он, как паук по нити паутины, быстро засеменил наверх.

— Если вы так не умеете, лучше поднимайтесь последним — впятером мы вас втянем. Вчера перетащили мешок с капустой потяжелее вас, и то нормалек! — ободряли меня ребята.

— Стражи не боитесь?

— А сейчас жратва! — хмыкнули они. — Их палкой от миски не отгонишь!

Вытянутые тени резко обрисовывались на красной стене. Не могу же я показать себя слабее ребят! Подтянулся, с грехом пополам пошло, медленно, задыхаясь, я все-таки взобрался на стену. В последнюю минуту ребята помогли, к превеликому моему облегчению.

— Ну, порядок… С мешком капусты куда как тяжелей шло! — хвалили меня хлопцы. — С вами, пожалуй, и в чужой сад за яблоками двинуть сподручно.

Да, человек многое может, когда дело до собственной шкуры дойдет. И вот на плече снова приятная тяжесть сумки со сливами…

Веревку свернули и запрятали в дупле старого каштана. Узелок Второй уже расправлялся с последней картошиной из дюжины.

— У тебя руки в золе, — напомнил я. — Наткнемся на патруль, неприятностей не оберешься… А уж бульдог вцепится — не выпустит.

— Ночью все лапы черные, а при свете я свои не собираюсь совать каждому под нос. Чистые лапы брат покажет, — засмеялся он. — Куда вы собрались?

— В тронную залу, на минутку.

Узелок Второй совсем не удивился.

— А, на примерку… А мне домой.

Расстались уже совсем затемно.

На замковом подворье вилась длинная очередь, мы пристроились в самом конце, разделенном на несколько прядей, как растрепанная коса.

Я малость беспокоился, не начнет ли стража выспрашивать, кто я да откуда, однако стражники по обеим сторонам трона торопили, чтоб на примерке не рассиживались, не задерживались — не приведи господи, задница войдет во вкус, на троне разнежится…

Мы медленно подвигались шаг за шагом, я осмотрелся: обшарпанные стены, продырявленные, словно заляпанные кровью портреты — какой-то весельчак швырял в них помидоры. Разноцветные стекла в витражах детки повытаскивали из свинцовых переплетов, по углам кучи заметенного и не убранного мусора. В паркете, по самой середине, протоптана тропинка…

Из тронной залы вынесены большие зеркала, в стенах торчали крюки, свисала паутина, похожая на летящих нетопырей. Одно зеркало установлено напротив трона, дабы участник Примерки насмотрелся на себя, натешился — вот он каков на троне!

Толстяки с носищами цвета алых пионовых бутонов, заморыши с торчащими кадыками, старички с седыми усами, обвисшими как две сосульки, даже молодые люди с взъерошенными гривами, в свитерах, по моде обшитых кожей на локтях, — все, похоже, рассчитывали, что при завтрашней жеребьевке им выпадет КОРОНА. И почему бы малость не поцарствовать? Никто не чувствовал себя хуже того, кто отсюда ушел! А кем заделался! Брадобреем!

Ученик брадобрея, явно под мухой, в заплатанном белом халате, с ножницами и гребешком в нагрудном кармане, весело напевал:

Люди стали дерзки ноне,
все позволено… аж страсть!
Раз отчизна наша тонет,
бритву пусть хватает власть!
Я брею, и в сердце
ликующий звон.
Ведь после владыки
я сяду на трон.

Шутливая песенка жалобно билась под разрисованным плафоном, будто жужжала большая навозная муха. Однако торжества я не заприметил даже на лицах, жадно впивавшихся глазами в тусклое зеркало. Кое-кто примеряли короны из фольги или из жести, украдкой принесенные из дому. Караульные гнали их взашей. Иные заглядывали в мутное серебро зеркала, словно в навороженное будущее, срывались с места, испуганные собственной физиономией, шутовским костюмом. Быстро сбегали по ступеням, словно за ними гнались.