На троне в Блабоне

— Так вот, в Праздник Лестниц молодежь испытывает свои силы. Выставляются высокие, узкие связанные лестницы до самого балкона, где заседает Совет. Посмотришь вверх — голова кружится. Парни вызываются испытать свои силы под горячие аплодисменты. Только поставит такой смельчак ногу на первую ступеньку, сверху предупреждение: „Не с той ноги начинаешь! Смени ногу!“ Разницы никакой — смельчак уступает, вместо левой правую ставит на ступеньку. Сверху опять указание: „Да не с этой! Спятил, что ли? Смени ногу!“ Вот парень и топчется на месте, пока не истекает отведенное время, и уходит под всеобщий смех и свист. Так и приучили к послушанию. Всякую уверенность убили, дарованную молодостью. Подбегал другой — не упустить бы своего шанса… Не слушал указаний с балкона, смело лез наверх, все выше и выше по качающейся лестнице. Лицо сосредоточенное, смотрит только вверх, далеко ли до балюстрады, до пустых кресел в Совете для таких, как он, смельчаков. Толпа затаила дыхание. Сверху площадь будто вымощена головами. Только бы не упасть… Еще одно усилие, а ноги дрожат от напряжения. Парень, пока лезет, клянется: послужу тем, внизу, всеми своими знаниями, всеми силами, и это его окрыляет. Еще чуть-чуть — и конец…

И вдруг… вверх уходят две длинные жерди, а перекладины держит в охапке Директор, наклонясь над балюстрадой.

„Вот они, ступени, паренек, — у меня! От меня их можешь получить, заслужить послушанием, покорностью вымолить. Меня не перепрыгнешь, обо мне всегда помнить надо! Прими сие в расчет!“ Снизу не видно, как Директор грозит пальцем и отечески улыбается.

И смельчак, молодой, чуть постарше нас, слезает несолоно хлебавши, ступает наконец на землю, а она качается под ним, будто лестница. И стал смельчак уже не тот, каким был, когда так дерзко взбирался вперед и выше! Многому научили. Прикидывать, а может, и видеть, что да как. А раз начавши, рассчитывать… Предал нас, наше поколение.

Все примолкли, задумались.

— Неужели люди думающие заслуживают только осуждения? — Узелок обратил свой вопрос подернутому пеплом зареву, туманным водам Кошмарки, огромным кустам ивы и ракитника; их золотая листва в сумерках начинала светиться собственным светом и все шептала что-то неустанно, шептала, осыпаясь на высохшие лохмы водорослей, принесенных летним, на Ивана Купалу, паводком.

— Высоко замахнулся — с фигой вернулся. — Один из пареньков, смахнув тонкую струйку дыма, подсунул мне под нос кулак с большим пальцем между средним и указательным, кукиш, по распоряжению министра финансов тисненный на кожаных кружочках, заменивших золотые талеры королевства Блаблации.

Сделалось тихо-тихо, только плеснула большая рыба, схватившая ночную бабочку, привлеченную отражением огня в воде. В кустах на берегу потемнело, а на быстро исчезавший красный краешек солнца можно было смотреть не щурясь.

— Пора идти. — Я поднялся с остывшего песка.

Мы долго отмывали руки в склизкой воде, черпали ее пригоршнями и заливали уголья, притаившиеся под пеплом. Ребята провожали меня к столичной стене, спрямляя тропинки под ливнем листвы.

— Предпочитаю обойти караульных, — ворчал я, с трудом поспевая за Узелком. — Начнут спрашивать, откуда да куда. А мой последний адрес — камера в замковых подземельях, ожидал приговора.

— Какая статья? — со знанием дела спросил паренек.

— Заговор против властей. Нелегальный переход границы. Отравление колодцев, поджог города и еще парочка не столь важных преступлений.

— Могли схлопотать болташку.

— Мог, конечно. Люди на площади только и думали, как бы получить кусок веревки на счастье. Если завтра разыгрывается лотерея, понятно — веревка им на счастье понадобилась.

— А все же вас выпустили… Небось наобещали кой-чего, свалили вину на других и при свидетелях умыли руки, — с недоверием допрашивал парень, сожалея об откровенных разговорах.

— Друзья спасли. Бежал. По правде говоря, я скрываюсь.

Мы молчали, шли очень быстро. Темнело. Заходящее солнце багрянцем окрасило высокую кирпичную стену вокруг города, верхушки башен и крыши домов окунулись в отблески огня, пульсирующего на туче.

— Людишки вовсе ошалели с этой лотереей. Кое-кто накупили билетов на все сэкономленные деньги, любой ценой выигрыш им подавай, да не что-нибудь, а КОРОНУ.

— С той поры как в министры финансов угодил мой знакомец цыган Волдырь, бывший директор цирка Финтино, затея с лотереей попахивает явным надувательством… Хотя поговаривают, будто не один выиграл…

— Что да, то да! Королевскую карету шестериком, ложе с балдахином, разные ценные вещи, даже произведения искусства, конфискованные у здешних ремесленников, купцов, богачей за невыплаченные подати… Таким способом легко достаются вещички, которым завидовали, тяжелым трудом таких вещичек владелец билета никогда бы не приобрел. А тут счастливый номер — и дело в шляпе. И шансы у всех равные. Только больше всего рвутся заполучить Корону! Понимаете, о чем людишки размечтались — поуправлять страной им грезится.