На танке через ад

Когда я возвратился после отпуска по семейным обстоятельствам в Цинтен, у меня сначала возникли серьезные проблемы с тем, чтобы снова устроиться курьером. Мне с большим трудом удалось сместить с этой должности того, кто меня подменял на ней на время моего отпуска. Моему «заместителю» тоже очень понравилось быть курьером, и он не хотел добровольно возвращаться в группу анонимных казарменных сидельцев. Только когда я представился соответствующему капитану и тот вспомнил, что я «настоящий» и давно работавший курьер, знающий все инстанции, ходы и выходы, его положительным решением я снова был назначен на эту должность.

В Цинтене тоже были военно-врачебные комиссии, но в качестве курьера, который ежедневно был в пути, я мог перед ними никогда не появляться. Я жил в комнате с одним унтер-офицером, который в бою потерял глаз и до изготовления стеклянного протеза носил черную повязку. Он служил в канцелярии, и поскольку у меня с ним были хорошие отношения, на мое счастье, он смог на моих бумагах без ведома врача продолжать ставить решающую резолюцию — «Не годен к фронтовой службе». Благодаря помощи моего соседа и его противозаконной дружеской услуге я и в последующее время мог ежедневно разъезжать курьером с секретными приказами командования. Последний раз я приехал в Алленштайн на грузовике в воскресенье, 21 января 1945 года, железнодорожное сообщение между Алленштайном и Цинтеном уже было нарушено. Через пару часов русские на семи танках, в баках которых уже не было горючего, взяли Алленштайн. Русские войска все ближе подходили к Цинтену и Кёнигсбергу. А когда они прорвались к Эльбингу, то кольцо стало совсем узким. Поэтому однажды моя деятельность курьера вынужденно подошла к концу. С притоком огромного множества отступавших солдат казарма в Цинтене переполнилась до отказа. Никто не знал ничего о своем будущем. Но все опасались, что наконец всех, способных носить оружие, включая ампутированных и протезированных, снова отправят на фронт, чтобы там «сжечь».

27 января 1945 года я написал матери письмо, на котором сохранился штемпель Данцига от 9 февраля 1945 года и которое все же дошло:

«В Эльбинге уже идут уличные бои. И мы не знаем, будем ли мы оборонять Цинтенские казармы. Хотя крупный штаб (генерал-полковника Рендулича) со своими «блестящими женщинами» находится здесь, эти господа сидят дальше в тылу».

(Если процитировать А. Штальберга, то «танковым соединением нельзя командовать, находясь в его голове».) Я тогда не знал, что моя восточнопрусская 24-я танковая дивизия была тоже переброшена в Восточную Пруссию на защиту своей родины и вела бои перед Цинтеном. Во время последних боев за Восточную Пруссию она вынуждена была отойти к южному берегу Хаффа, на пляж между Балгой и Розенбергом. Из 4000 оставшихся в живых солдат было выбрано 500. Им удалось добраться до Шлезвиг-Гольштейна, тогда как остальным было уготовано достаточно мрачное будущее.

В таком по-настоящему подавленном настроении однажды на утреннем построении главный фельдфебель стал искать унтер-офицера в качестве начальника караула и солдат в качестве караульных. Он опрашивал каждого об их жалобах на здоровье. Когда я сообщил ему об ожогах, он посмотрел на меня, и поскольку я выглядел внешне совершенно здоровым, то я получил приказ отправляться с отделением солдат начальником караула на склад горюче-смазочных материалов, расположенный под Цинтеном, который мы должны были охранять в течение суток. В обстановке неуверенности, омрачавшейся еще и тем, что ежедневно и ежечасно мог поступить приказ в составе пехоты идти на фронт, чтобы участвовать в безнадежных оборонительных боях, эта задача доставила мне мало радости. Но приказ есть приказ, и я отправился на склад ГСМ. Когда я через сутки вернулся, друзья меня встретили возгласом: «Тебе по-настоящему повезло: пока ты «тащил службу», к нам сюда наехала военно-врачебная комиссия!» Они рассказали, что военно-врачебная комиссия освидетельствовала всех солдат, сидевших в казарме, большинство из них признала годными к службе на фронте, куда их немедленно и отправили. Мне повезло, что я, будучи в карауле, не попал на комиссию и как «забытый» мог дальше оставаться в казарме вместе с «отрядом калек».

Оказалось, то, что меня назначили в караул, с этой точки зрения имело решающее значение. Я потом уже раздумывал, почему именно меня главный фельдфебель назначил в караул, и прежде всего о том, что бы было, если бы я попытался от него увильнуть. Служба в этом карауле дала мне ключевой опыт. Я получил еще один, как потом оказалось, ключевой опыт.