«На суше и на море» - 60. Повести, рассказы, очерки

Думал ли священник, что вот эти самые рабочие, которых он поучал смирению и послушанию, всего несколько дней назад принудили надсмотрщика, ударившего одного из них, публично извиниться. А благообразный пожилой европеец, оказавшийся врачом плантации, с которым он и после проповеди мирно беседовал и которому он подарил палочку и четки с изображением Будды, подбил этих японцев на забастовку протеста, первую забастовку японских рабочих на Гавайях. Нет, священник был далек от подозрений. С любезной улыбкой, протягивая Русселю четки, он на чистейшем английском языке пояснил ему:

— Наши четки не совсем то, что христианские четки. Каждое зерно означает какой-нибудь грех; перебирая четки, мы как бы предостерегаем себя от каждого из этих грехов.

Лицо Русселя было совершенно серьезно, но в глазах прыгали веселые искорки.

— Конечно, это более разумно, чем у христиан. Буддизм, имея все положительные качества христианства, не имеет их отрицательных качеств, фанатизма например.

Улыбка японца стала еще любезнее.

— Отчего бы вам не заняться проповедью буддизма канакам? Канаки ведь еще не очень тверды в христианстве. Не так давно принцесса Кееликолани, последний потомок великого Камеамеа, чтобы остановить извержение Килауэа принесла в жертву богине Пеле свинью и несколько шелковых платков.

Японец сокрушенно качал головой и цокал языком.

— А несколько дней назад местная красавица, рассердившись за что-то на своих многочисленных любовников, записала их имена в библию, совершила нарочно паломничество к Пеле и бросила книгу в жерло Килауэа. Поистине силен еще языческий дух среди канаков. Христианам за столько лет не удалось с ним справиться, но я думаю, что буддистам это удастся лучше.

Японец все с той же непроницаемой улыбкой стал откланиваться.

— Ах, мистер, зачем вы все это говорили священнику? — тихо сказал Такато Русселю, когда они шли обратно, — Он может обидеться на вас и на меня, и на всех нас.

— Ну и что же? Разве священник страшнее Гесслера?

— Ах Гесслер, Гесслер… Если он только узнает, кто зачинщик этой забастовки.

— Не беспокойся, рано или поздно узнает.

Фамилия вайанайского пастора говорила, что он происходит от старинных гавайских кагунов. Это подтверждало также не только фамилия, но и дородство. Полнота на Гавайях служила признаком благородства. Например, жена пастора была, очевидно, знатнее его: она весила полтораста килограммов. Пастор отличался изумительной неподвижностью и ленью. В деревне считали событием, когда пастор сам относил письмо на почту. Каково же было изумление вайанайцев, когда они узнали, что пастор совершил путешествие в Гонолулу. Оказалось, что в столице он побывал у экс-королевы Лилиуокалани и просил помощи на восстановление ветхой вайанайской церкви. Лилиуокалани подписалась на сто долларов. Это было лучше, чем ничего. Тогда состоятельные каначки, вроде госпожи Гесслер, решили устроить благотворительный вечер — хоровое пение и драматические картины на религиозные сюжеты — в пользу деревенской церкви. Чтобы привлечь побольше народу, решено было организовать спортивные состязания.

Из-за буддиста Руссель пропустил соревнования на кану[21] и борьбу. Застал он только конные состязания молодых каначек, больших любительниц этого спорта.

Руссель вышел на главную улицу, когда по ней к финишу на берегу океана стремительно неслись юные наездницы, украшенные гирляндами и венками. У каждой спереди был пристегнут большой кусок алого полотна, концы его развевались по ветру. Руссель невольно залюбовался ими. Публика криками приветствовала победительницу, которую наградили опять-таки цветами.

Цветы, цветы, всюду цветы. У входа в церковь, украшенную цветами, Русселя встретили каначки в цветах и повесили ему в виде пропуска цветочную гирлянду на шею.

Церковь была набита битком. Духота стояла страшная. Бедняга Гесслер едва успевал вытирать платком лицо и шею.

— Как вам это нравится, доктор? — спросил он Русселя, когда тот протиснулся к нему, — Мне здесь, наверное, особенно плохо оттого, что я, католик, затесался в протестантский храм.

— Я сейчас уговаривал одного японца заняться буддийской пропагандой на острове, — сказал Руссель, поправляя на шее гирлянду.

Гесслер помрачнел.

— Не следовало бы. Японец может принять это всерьез.

— Он, кажется, так и сделал. Впрочем, я сейчас подумал, что вряд ли он будет иметь успех. Бостонские миссионеры канаков-католиков заставляли руками выгребать отхожие места. А что, если буддисты заставят канаков вылизывать эти места?

Гесслер откашлялся и с не свойственной ему серьезностью сказал:

— Вы, доктор, вечными своими насмешками над религией показываете себя с очень невыгодной стороны. Люди с положением говорят о вас скверные вещи.

— Кто эти люди с положением? Два американца — конторщик и учитель? Не дай бог, чтобы они говорили обо мне хорошие вещи. Не будем ссориться, господин Гесслер. Как только я вам окончательно надоем, вы просто скажите мне: убирайтесь-ка, доктор, на все четыре стороны. Вот так и договоримся. Даю слово, что я на вас не обижусь.