«На суше и на море» - 60. Повести, рассказы, очерки

Устав от ходьбы, Руссель часто забредал на чей-нибудь участок, садился под деревом и с час сидел неподвижно, прислушиваясь к шелесту листьев и журчанию ручья.

Тропинка шла мимо плантаций таро — круглых террас, залитых водой и затянутых водорослями. Это делало террасы похожими на гигантские водяные лилии. На одной из террас по колено в воде работал совершенно голый, бронзовый от загара канак.

— Алоха нуи! — прокричал Руссель.

Канак поднял голову и улыбнулся.

— Алоха нуи!

Он показал рукой на свой домик, приглашая Русселя зайти. Руссель кивнул головой и пошел к дому.

С отцом этого канака он познакомился у Гесслера. Старик Калакау частенько наведывался к управляющему, всегда нагруженный связками бананов. Управляющий плантацией был для него чем-то вроде прежнего алии-аи-моку — вождя, а бананы он приносил ему в дар. Вел он себя очень непринужденно: сложив подарки, он садился, закуривал свою коротенькую трубочку, охотно вступал в разговор, шутил, смеялся и, прощаясь, всем подавал руку.

Во время прогулок Руссель всякий (раз навещал старика. Тот встречал его очень радушно, угощал пои и расспрашивал о новостях. Потом он немного провожал Русселя и на прощание обязательно одаривал цветами и бананами.

Русселю удалось то, что не удавалось прежде ни одному врачу: от него не скрывали больных проказой.

Когда на островах появилась проказа, специальная инспекция стала забирать больных в лепрозорий на острове Молокаи. В газетах лепрозорий метко окрестили «адом Тихого океана». Гавайцы прятали больных, болезнь распространялась все больше и больше, и чем жестче были облавы на прокаженных, тем страшнее становился лепрозорий для канаков.

Руссель разговаривал с Калакау и с другими стариками и, стараясь не расспрашивать о больных, просто рассказывал, чем грозит им распространение этой страшной болезни. Канаки слушали внимательно, и однажды Калакау сказал ему:

— Мы все понимаем, но ведь раньше никто не говорил с нами так.

От плантации к плантации, от дома к дому Руссель выхаживал за день километров пятнадцать. Канаки так привыкли к этим обходам, что, когда он прихворнул и несколько дней не появлялся в долине, к нему явилась целая делегация узнать, что с ним случилось.

— Как вы сумели так залезть к ним в душу? — изумлялся Гесслер.

— В том-то и дело, что в душу к ним я не лез, — смеялся Руссель, — Я им помогаю чем могу и сам не постесняюсь попросить помощи, если понадобится. Я не только не показываю вида, как вы, может быть, думаете, но и в самом деле не чувствую себя выше их. А они это отлично понимают.

К пяти часам вечера Руссель всегда являлся домой. Пообедав, он уходил в кабинет и там час-полтора работал: писал корреспонденции в Петербург — он был сотрудником нескольких газет и журналов — и делал заметки в дневник. Доктор, как и раньше в Европе и Америке, продолжал вести научную работу. Потом отправлялся в рабочие бараки.

На самом краю Вайанае на берегу речки в форме буквы П стоят белые бараки, разделенные внутри белыми дощатыми перегородками на множество каморок в полторы сажени в длину и настолько же в ширину. В каморках и во дворе стоит никогда не выветривающееся зловоние, распространяемое бочонками с кислой капустой. Это японская колония.

В другом конце деревни за густой листвой деревьев скрыт иной, обособленный мир, в котором живут рабочие-китайцы.

Китайские бараки обращены фасадом к морю, но отделены от него довольно широким болотом, заросшим буйным кустарником и высоким диким портулаком.

Участок, расположенный между бараками и болотом, представляет сплошную кучу мусора, здесь в один ряд выстроены три кухни, похожие на давно не чищенные хлевы.

Португальцы живут в отдельных, разбросанных по всему поселку домиках. У жилищ португальцев всегда можно видеть грязных и оборванных ребятишек и непременных коз. Вся обязанность хозяев в отношении этих коз заключается лишь в том, что они их доят. Во всем же остальном козы предоставлены самим себе.

Больше всего на плантации японцев и китайцев, меньше португальцев, таитян и белых, европейцев и американцев. И совсем немного гавайцев.

На этот раз Руссель отправился к японцам. Из Японии приехал буддийский священник, будет служба. Такато настоятельно приглашал и обещал быть переводчиком.

На крыльце японского барака стоял стол, покрытый белой скатертью, на столе ящичек с открытой дверцей, в ящичке статуэтка Амиту Буца — японского Будды. Перед статуэткой курилась сандаловая палочка, по бокам ящика горели свечи. Седой старик священник в черном сюртуке, поверх которого был накинут тонкий шелковый халат, расшитый иероглифами, тихим голосом читал проповедь. Такато переводил.

Проповедь была мало интересна: священник говорил, что в жизни надо иметь своим руководителем Амиту Буца, сравнивал бога с компасом на корабле, призывал вести скромную добродетельную жизнь, во всем слушаться старших и начальство и обещал много благ в будущей жизни.

Японцы, сидевшие против священника, курили трубки, внимательно слушая проповедь, многие женщины плакали.