На суше и на море - 1977

Мы с Мишей неторопливо, очень неторопливо идем к вулкану… Темнота застает нас на рубеже примерно 600 метров. Но на этих подступах к фантастическому светильнику темноты, разумеется, нет. Я делаю записи, не прибегая к свету фонарика. Миша в эти моменты бдительно следит за небом. Летящие раскаленные бомбы сейчас хорошо видно. Большая часть из них падает на светящийся, мерцающий множеством огоньков конус. Удар больших бомб выбивает сноп искр и светлые клубы газа. Вулкан работает в ровном режиме. Сильного ветра нет, и границу падения бомб хорошо видно — это как раз подошва горы. Но так же как и снаряды, бьющие по квадрату, могут лететь дальше, чем нужно, эти бомбы по каким-то законам тоже делают перелет и падают в ста примерно шагах от места, где мы стоим. Они падают с характерным шлепком мягкого вещества. Подбежать бы и глянуть: что там, на месте падения? Но ноги не хотят делать ни шагу вперед. Идя навстречу нашим желаниям, крупная бомба, сделав большую дугу, падает сзади. Но и туда почему-то бежать не хочется. Стоим как вкопанные. Каски сейчас не лишни: мелкое вещество размером с лесной орех сыплется нам на головы, щекочет спины и заставляет фотокамеры держать за пазухой. Но каски мешают видеть, что происходит над головой. А видеть важно: от одиночной бомбы легко увернуться, отпрыгнув в сторону…

Здравый смысл давно бы должен заставить нас отступить в глубь темноты. Но какая-то сила держит на месте и даже толкает в сторону света еще шагов на пятнадцать-двадцать. В одиночку на этой грани оставаться, пожалуй, было бы трудно. Но нас двое, и кажется, что опасность от этого вдвое уменьшается.

Обращенное к вулкану лицо чувствует жар примерно такой же, как если бы заглянул в открытую дверцу печи, где полыхают сухие дрова. Но спине холодно. Тут, у вулкана, возникает местный резкий ток воздуха. И чтобы согреться, поворачиваемся к теплу то спиной, то лицом. Но спиной к противнику долго стоять неприятно. И, чувствуя, как сохнут губы, мы все-таки смотрим на усеченный светящийся треугольник и на пламя, которое из него рвется.

Описывая этот момент, я чувствую всю беспомощность слов. Они не передают и доли всего, что мы испытали. И кино, несмотря на все старания Генки, тоже не передаст. Секрет, видно, в том, что здесь, в шестистах шагах от вулкана, все чувства предельно обнажены: слух, зрение, осязание. Запах газа тоже делает свое дело. Прибавьте к этому «перец» вполне ощутимой опасности, и станет понятным выражение вулканологов: «Это надо увидеть…»

Возле вулкана «покорителем природы» человек себя не почувствует. Грозное величие извержения, возможно, тем как раз и пленяет, что человек не в силах тут ни вмешаться, ни изменить что-либо. Он может лишь наблюдать. По силе воздействия на чувства явление это не с чем сравнить. Слова «фейерверк», «иллюминация» ничтожно слабы, чтобы ими воспользоваться.

Из великих явлений природы, какие мне самому посчастливилось видеть, можно назвать Антарктиду — огромное пространство без единой темной точки на нем. Можно вспомнить стада животных в африканской саванне — от горизонта до горизонта. Гигантский каньон в Аризоне… Но по силе воздействия на чувства все это можно поставить лишь после того, что видишь сейчас…

Час ночи. Мы не уходим. Мы просто не в силах уйти. Вулкан не держится одной ноты — все время видишь оттенки чего-нибудь нового. Вот пошла полоса выбросов до белизны раскаленной породы. К красноватому свету газов и пепла прибавляется яркий свет, от которого наши фигуры бросают длинные тени. А вот потекла лава. В щербину невидимой нам стороны конуса она течет непрерывно. Но сейчас глубинные силы бросают лаву высоко вверх. Искрящимися полотенцами она стекает по всем сторонам конуса…

И все же надо идти — три часа ночи.

— Я остаюсь, — решительно заявляет Геннадий. — Хочу поснимать еще утром, когда солнце будет вот тут…

Мы с Мишей спускаемся в лагерь при мощном свете, отраженном от облаков. Дорожку хорошо видно. Видно даже мышонка возле тропы, неизвестно как уцелевшего и неизвестно куда бегущего. От привычки к красному свету звезды в пространствах между облаками почему-то кажутся нам зелеными.

«Ну, а все же опасное это дело?» В Москве при разговоре почему-то каждый счел нужным это спросить. Ответ для всех: конечно, чувство опасности было. Не зря же профессию вулканологов относят к числу профессий, где надо сознательно рисковать. Но вот что говорит нам статистика. За всю историю Камчатки от извержения вулканов не погиб ни один (!) человек. А сколько людей погибает у нас ежедневно в милых комфортабельных «Жигулях»?!.

Следы

Оставленная нам на попечение полевка, кажется, была вполне довольна житьем в коробке из-под свечей. Мы решили: возьмем в вертолет и выпустим в подходящем для нее месте. Но, вернувшись под утро в лагерь, увидели: коробка повалена ветром и полевка исчезла. А может быть, вовсе не ветер, а сова увидела сверху добычу…

У вулкана я собрал по крупицам в блокнот все, что касалось животных. Как пережили они извержение? Каким было их поведение?..