На суше и на море

Распускают бредни о разнузданности нашей среды, переплюнувшей, если им верить, игрища богемы. Никто не знает, что у фотографа моделей в неглиже ждет слепой ассистент с пледом. Завернутые в него, они похожи на жертвы кораблекрушения или землетрясения, на чудом спасшихся погорельцев. Кто про что, а вшивый все про баню, так что ничего странного, что озабоченные считают благородное искусство маркетинга развратом хуже Камасутры. Мы не занимаемся распространением порнографии, самое большее, мы можем прибегнуть к иносказанию, намеку, который еще недавно в поэзии считался высшим образцом. По вопросу гомосексуализма я предпочел бы не выступать, но есть ряд сфер, в которых впечатлительность души поглощена пороком, небольшими нарушениями физиологии. Талант требует жертв, отсюда и левши, хотя бы в теннисе.

Для того чтобы положить конец нездоровым подозрениям, мы разработали собственный этический кодекс, действующий в нашей сфере безоговорочно, и по многим позициям он более строг, чем традиционный катехизис, нарушаемый стадами баранов на каждом шагу. Мы обязаны быть честными, деловыми. Мы никогда не прибегнем к безответственным возвышенным сравнениям, с безответственно болтающимися членами предложения. Разумеется, мы употребим высшие степени сравнения, но лишь при условии, что мы можем подтвердить сказанное цифрами. Мы прибегаем к поэтизмам, но только к таким, которые бьют в точку, а не шатаются ad marginem, как у акмеистов. Впрочем, здесь нам кодекс не нужен, ибо нас ведет внутренний голос, и мы знаем, что продается только суть, а не пустая лирика. Что такое суть, определяют скрупулезные статистические исследования общественного мнения. Это вовсе не значит, что ее нельзя сформировать, — можно и нужно, потому что в противном случае она стала бы шаткой, меняющей направление движения, точно летучая мышь. Я бы не употреблял здесь опрометчиво слово «манипуляция», которое имеет для нас второстепенное значение, техническое, сводящееся к простым операциям (смотри главу о компьютерной обработке картинки).

Мы обязаны быть ясными, а ясность — об этом знали старые мастера — самое трудное. Она светит через тьму значений, сумрак подсознания, туманности недоговорок — как лампочка. Светит светом, которым не побрезговал бы даже Караваджо. Мы четко и доходчиво говорим правду. (О продукте, но ведь продукт — это все.) Мы стоим выше туманностей речи, афазии проповедей, тарабарщины всех тех, кто лишен будущего. Мы обязаны четко отделять наши сообщения от редакционных текстов — и слава богу, ибо представить страшно, что нам пришлось бы брать на себя ответственность за фантазии публицистов, не знающих меры.

Мы никогда не бываем голословными, и если печатаем купоны, дающие право на скидку, то всегда на них имеется товарное покрытие, а не так, как это было совсем недавно в системе распределения по карточкам. Разумеется, с самого начала мы даем обещание, но мы выполняем его и не нарушаем жесткие временные рамки. Нам платят за каждое слово, и ничего удивительного, потому что прибыль зависит порой от единственного выражения, и когда мы печатаем образцы в цвете, чувствуем, что это вроде как бы ценная бумага. Мы не голословны, и то, что можем сказать, мы пишем прямо на заверенных подписью кассира банкнотах, не подверженных инфляции.

Нас обвиняют, причем несправедливо, в использовании макаронизмов. Совсем наоборот — мы стоим на страже чистоты языка. И если бы спросили у нас совета, то Церковь, ничего не потеряв из своего величия и привлекая новых приверженцев, уже давно перешла бы к службе на местных языках. Само собой, и в наших текстах встречаются англицизмы, но порой лучше верно процитировать, чем переврать в неудачном переводе. Подумать только, еще совсем недавно наших предшественников обвиняли в национал-социализме, когда те боролись с засильем иностранщины. А ведь это мы выступаем за общий рынок, за устранение запретительных пошлин, за свободное обращение товаров в Европе национальных государств. Это мы обращаемся к гуцульским традициям, когда необходимо увеличить потребление сока, выжимаемого из плодов, произрастающих на нашей земле. А кто возвращает жизнь строфам забытого эпоса, цитируя их (и мы этого ничуть не стыдимся) в пользу, nomen omen, макарон, более благородных, чем клецки? Кого-то возмущает бутылка экспортной водки, на которой воспроизведена партитура мазурки, но разве мазурка не является общечеловеческой ценностью и разве ей запрещено пересекать границы?