На службе Отечеству!

Заодно уж отмечу прочувствованные слова Куняева о том, что это «высочайшая честь быть удостоенным Шолоховской премии, которую в свое время получил Фидель Кастро». Великолепно! Но еще живы люди, которые помнят, что в ту пору, когда Ельцин и Козырев подло предали Кубу, и она осталась один на один в шестидесяти милях от пасти атомного крокодила, в те дни Куняев радостно и гневно воскликнул: «Пусть Евтушенко один едет теперь защищать последний бастион социализма Кастро!»

В несомненной связи со всем этим находится и странная похвала великому писателю: «Шолохов требовал (!) у Сталина прекратить (!) губительную для казачества коллективизацию… Сталин был недоволен вмешательством в дела высшей власти писателя, но вынужден был выполнить дерзкую просьбу».

Что, прекратил коллективизацию? Юра, ты бы хоть перед вручением премии смахивал щеточкой демократическую пудру с мозгов своих лауреатов. Вот он говорит, что где-то когда-то Шолохов произнес «знаменитую речь о псевдонимах». Целую речь. Какой вздор! А в данном случае, напомнил бы оратору, что на первое же письмо из Вешенской Сталин 16 апреля 1933 года правительственной «молнией» ответил: «Ваше письмо получил 15-го. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру. Сталин».

* * *

Ну, хорошо, не желаешь ты, чтобы я звал тебя по имени. А как? Может, говорить тебе «ваше благородие», или «ваше степенство», или «ваше превосходительство»? Тоже противно, но, по крайней мере, это не в ходу у нынешних властителей. И только один Никита Михалков величает Путина «ваше превосходительство». Вот так я и буду тебя отныне, ну, и по имени-отчеству, как ни дико.

Но что касается «однокашника», то тут никакая уступка, к сожалению, невозможна. Дело в том, что вопреки распространенному заблуждению, которое, как видно, разделяете и вы, ваше превосходительство, слова «однокашник», «однокурсник», «односум» и т. п. никакой эмоциональной окраски не имеют. Вы, вашество, вероятно, полагаете, что однокашник это человек, с которым когда-то в трудное время ел кашу из одной миски или котелка. Ничего подобного. Это просто человек, с которым вместе учился или воспитывался, допустим, в пансионе. У вас такие заблуждения не редкость. Есть, например, комически-возвышенное выражение «Божий одуванчик», — так шутливо называют дряхлых старичков и старушек. А у вас, маэстро, в одном романе так сказано о молодой красивой девушке. Ну как же, ведь одуванчик это же нежный цветок, да если еще Божий!.. Глухота-с, Юрий Васильевич…

И вот что еще меня поразило: неужто вы, ваше превосходительство, даже на первом курсе пили каждый раз, как получали стипендию? Лихо! Да, вместе мы не могли пить хотя бы уже по той причине, что я всегда спешил отнести стипендию матери. Отец у меня умер от чахотки молодым еще за пять лет до войны, когда мне было двенадцать. А мать работала медсестрой на здравпункте Измайловской ткацкой фабрики — какие там заработки! Жили мы однокомнатно и трудно. А ваш отец, слава богу, был жив и, как сообщает биографический словарь «Русские писатели XX века», работал следователем. Я не знаю, как следователи зарабатывали и кем была ваша матушка, но, видно, вы могли не беречь стипендию для семьи, а прокутить ее в ресторане. Для меня стипендия была средством существования, для вас — возможностью повеселиться. Как видите, ваше превосходительство, «стартовые возможности» у нас были несколько различны.

Ну, иногда, конечно, и я выпивал, особенно на старших курсах, когда начал печататься. Но и в ту пору, вы правы, вместе мы не пили, не могли пить. Просто у нас были разные компании. Моими друзьями были Женя Винокуров, Алеша Кафанов, Андрей Марголин, Герман Валиков, нельзя не упомянуть и Люду Шлейман, у которой в Фурманном переулке у Чистых прудов мы нередко собирались по праздникам и просто так. С Женей мы ездили в мою тульскую деревню на Непрядве, с Андреем впервые в жизни — на Кавказ, к морю, у Германа я бывал в поселке «Правда», с Алешей шастали по каким-то компаниям, а последний раз мы встретились в начале июня 1990 года в больнице № 52: ему уже сделали операцию, а я еще готовился к ней. Вскоре Алеша умер. Умерли и все другие друзья. Со всеми до самого конца у меня оставались добрые литинститутские отношения.

А твои друзья тех лет — Гриша Бакланов, Беня Сарнов и Гриша Поженян. Со всеми ты перессорился. А ведь вместе готовились к экзаменам, сдавали их и бурно отмечали свои успехи. Все это описал Сарнов в своих воспоминаниях «Скуки не было», вышедших в позапрошлом году.