На службе Отечеству!

А чего стоит такой образец двурушничества. Как только твоя команда ни поносила Сергея Михалкова и за то, в частности, что он написал новый гимн: гимнописец!.. гимнодел!.. гимноед!.. гимнюк!.. Но оказывается, когда гимн был принят и утвержден, вы послали пламенную телеграмму гимнюку. Мало того, вам не терпелось еще и публично расшаркаться перед гимнюком, и в ларионовском журнале «Слово» № 1’01 вы напечатали и Указ президента об утверждении михалковского текста, и текст гимна, и ноты к нему, и фотографию гимнюка, и свою телеграмму:

«121826 Москва

Михалкову Сергею Владимировичу

Вечный Михалков! Дорогой наш Сергей Владимирович, поздравляем с признанием гимна России. Восхищаемся, любим, боготворим!

Дружески обнимаем.

Бондарев

Ларионов

Сорокин

Орлов

Кожедуб

Прокушев

Шереметьев

28 декабря 2000».

Дата телеграммы заслуживает внимания. Дело в том, что Указ-то был подписан только 30 декабря. Значит, вы за два дня раньше где-то вызнали, пронюхали и опрометью кинулись обнимать боготворимого гимнюка… Юра, в какую клоаку ты угодил в возрасте Льва Толстого…

* * *

В конце письма ты пишешь: «Я душевно просил бы Вас, господин Бушин, не называть меня ни Юрой, ни однокашником по институту, ибо в годы учебы мы даже на день не были друзьями — у нас не было ничего общего: даже в дни стипендии водку вместе не пили. Не были мы друзьями и после войны». Может быть, после института?

О, какая тут бездна новостей и черных эмоций…Ты всколыхнул во мне океан… Да, друзьями не были, но как же вообще — «ничего общего»? Пять лет сидели в одной аудитории, слушали одних профессоров, вместе сдавали экзамены, состояли в одной партгруппе. А после института еще 55 лет встречались, перезванивались, дарили друг другу книги, я писал тебе пространные письма о твоих романах, в 1995 году ты выдвинул меня на Шолоховскую премию, в 2001-м дал ее, наконец, в 96-м ты попросил меня произнести некое рекомендательное слово на церемонии приема в Академию российской словесности, и последний свой не столь давний звонок ко мне ты начал с вопроса: «Почему ты не даришь мне своих новых книг?» Значит, они тебя интересуют.

И вот после всего этого в ответ на мое «дорогой Юра» — «Вы, господин Бушин»… «милостивый государь»… «ничего общего»… Как легко ты усвоил язык вражды, как просто перешел на язык чуждого народу режима. И до такой степени утратил с годами чувство юмора, что не понимаешь, как это не только отвратно, но и смешно. А я, Юра, не прогрессист, как ты, я — консерватор, ретроград, пожалуй, даже мракобес. Я до сих пор говорю так, как говорил всю жизнь, — «товарищ», «Сталинград», «Ленинград», «улица Горького», «площадь Маяковского», ибо не мог и не могу вихлять вместе с властями: то с Хрущевым, то с Собчаком, то с Гав. Поповым. Так что, уж как хочешь, но в ответ именовать тебя господином или государем никак не могу и не жди — не буду.

Я тебе не Куняев. Тот при первом шорохе демократии кинулся печатать Солженицына и писать письма в твоем духе: «Милостивый государь Дорошенко!..» Он когда-то нарисовал тебя в образе олимпийца, которого ничто не интересует, кроме собственной персоны, а потом, когда в прошлом году тебе вздумалось дать ему за его воспоминания еще и Шолоховскую премию (кажется, пятую по счету), он стал тебя тоже, как Дундич, оборонять и чернить Михалкова. При получении премии он сказал: «Я был в центре событий. Помню, как в августе 1991 года наш Секретариат под руководством Михалкова поднял руки вверх перед хунтой Евтушенко-Черниченко».

Ну, допустим, 80-летний Михалков дрогнул, поднял руки, а что тебя-то 50-летнего спортсмена и охотника заставило тянуть лапы вверх? Надо бы подбодрить старца и других, встать на защиту, а ты сдрейфил да еще, спустя 15 лет, винишь в этом того же старца, которому уже за 90. А о каком Секретариате тут речь? Надо думать, Союза писателей РСФСР. Но в 1991 году этот Союз возглавлял уже не Михалков, а Бондарев, который сейчас чувствительно жмет тебе руку.

Поэтому удивительно читать и дальше: «Потом у писателей отобрали поликлинику, дома творчества… И Михалков ни разу нигде не заступился за писательскую собственность. О чем еще можно говорить сегодня?»

Сегодня можно и нужно говорить о том, что с 1990 года, в пору самого буйного грабежа писателей (поликлинику, например, у нас увели в июле 1993-го) во главе Российского СП стоял Бондарев. И надо спросить его: где и как он, будучи на десять лет моложе Михалкова, заступился за писательскую собственность?