На школьном дворе. Приключение не удалось

— Как толкучка в дверях кончилась, так мы и вышли.

— А куда потом Мокеева делась?

— Ну, как — куда? За ворота.

— А ты?

— И я тоже — за ворота. Только Мокеева налево пошла, а я — направо.

— Задачка! — проворчал Федор Болиславович.

— Почему — задачка? — не понял директор.

— А может, Мокеева потом вернулась в школу, чтобы подобрать записки?

— Вопрос серьезный, — согласился директор. — Кто-нибудь видел, как Мокеева вернулась в школу?

Все молчали, но Зырянова подняла тоненькую руку, которая смешно высовывалась из рукава отцовского пиджака.

— Садись, Егор. Давай, Зырянова, говори!

Томка встала. Она поглядывала то на директора, то на Луизу. Та сидела насупившись, машинально разгребая дубинкой щепки возле своих ног.

— Данила Акимович, я могу сказать, что, по крайней мере, полчаса, после как окончились занятия, Мокеева в класс не заходила, вот! — Она умолкла и посмотрела маленькими темными глазками на своих сообщников точно так же, как смотрел недавно на них Хмелев: я, мол, свой нравственный долг выполнила, теперь делайте со мной что хотите. Но сообщники смотрели на Томку не враждебно, а просто с большим любопытством.

— Интересно! — заметил директор. — А у тебя какие основания, чтобы так утверждать?

Томка проглотила слюну.

— Основания… основания у меня такие. Мы с Милой Вологодской договорились вместе на берег пойти. Она выскочила, когда другие рванули, и нет ее… Я вышла в коридор — там тоже нет, коридор уже пустой… В класс на всякий случай опять заглянула — там Раиса Петровна одна.

— Так-так! А ты больше Раису Петровну не видела?

Томка помолчала немного.

— Видела.

— Когда видела?

— Понимаете… я не сразу ушла. Я сначала по раздевалке немного походила и там Раису Петровну встретила.

— Откуда она шла?

— Сверху. Со второго этажа…

— А что, она домой пошла или в учительскую?

Томка опять помолчала немного.

— Она… она к вам пошла, — громче чем обычно, словно догадавшись о чем-то, сказала она и повторила еще громче: — К вам в кабинет пошла.

Глава VIII

Солнце уже совсем закатилось, но полная темнота так и не наступила, ведь приближалось лето. Директор мог видеть лица всех заговорщиков, сидевших по обе стороны от него. Кто-то попытался улыбнуться, кто-то переглядывался друг с другом, но лица у всех были напряженными. Когда Томка закончила давать свои показания, кто-то закашлялся, а еще кто-то шепнул ему:

— Да тише ты!

— Спасибо, Зырянова, садись, — сказал Данила Акимович. — Вызывается свидетельница Раиса Петровна Борисова.

На этот раз никто не улыбнулся, когда директор назвал учительницу «свидетельницей».

Молоденькая учительница встала.

— Скажите, Раиса Петровна, что вы делали в классе после того, как все оттуда ушли?

Раиса Петровна ждала этого вопроса, поэтому отвечала твердо, без малейшей запинки.

— Сначала я убрала в портфель тетради, — сказала она и на секунду умолкла, чтобы директор задал ей следующий, заранее известный ей вопрос. Он тут же последовал:

— Потом?

— Затем присела на минутку и стала думать, почему Мокеевой бросают какие-то записки. И еще о том, почему Мокеева вчера эти записки читала и рвала, а сегодня даже не поднимала.

— И в тот момент, когда вы думали, в класс заглянула Зырянова?

— Кто-то заглянул, но я не обратила внимания кто.

— А когда Зырянова ушла, что вы делали?

— Я собрала эти записки… — Тут учительница немного запнулась. — Я, конечно, понимаю, что чужую переписку читать… — Раиса Петровна опять умолкла, но ей пришел на помощь Федор Болиславович.

— Да какая же тут переписка, если одни кидают записки, а она их читать не желает.

Раиса Петровна благодарно кивнула.

— Вот именно! Я так и подумала. И прочитала эти записки.

— А потом? — спросил в мертвой тишине директор, и в его голосе появилась несвойственная ему жесткость.

И в тон директору звонко и жестко отчеканила Раиса Петровна:

— А потом, Данила Акимович, вы сами знаете: я пришла к вам и показала вам эти записки.

Учительница замолчала. Молчали Данила Акимович с Федором Болиславовичем, молчали и все остальные. Луиза сидела, закусив нижнюю губу, и было видно, как, стекая рядом с ее носом, поблескивая в сумерках, капают редкие, но крупные слезы.

— Я могу быть свободна? — спросила наконец учительница.

— Да нет, свидетельница. Еще несколько вопросов.

Директор отметил, что, хотя он продолжает называть учительницу «свидетельницей», ни у кого даже тени улыбки не появилось на лице.

— Вы помните, товарищ Борисова, о чем я вас спросил, когда прочел записки?

— Вы спросили, кто эти записки написал, — твердо и громко ответила Раиса Петровна.

— А вы что ответили?

— Я сказала, что заметила только восьмерых… кто бросал записки. Остальных не заметила.

— А я что сказал?

— А вы сказали, чтобы я этих восьмерых прислала завтра к вам в кабинет.

— Спасибо, свидетельница! Вы свободны.

Раиса Петровна вернулась на свое место, а директор встал.

— Теперь вопрос ко всем: что я ответил на вопрос Гриши Иннокентьева: откуда, мол, вы узнали, кто какую записку написал?

Подняли руки все восемь «писак», но директор смотрел только на Иванова. Тот встал.

— Так о чем же меня спросил Иннокентьев?