На Севере дальнем

Чочою вспомнилась картинка из журнала Гоомо, на кото­рой был изображен город Москва.

— Москва! — шептал Чочой едва слышно. — Хоть бы изда­ли посмотреть, какая она.

Немало дум передумал Чочой, глядя на изображение Мо­сквы в журнале Гоомо. Это были еще совсем детские думы, и это были красивые думы-мечты: они согревали сердце и все­ляли надежду на что-то лучшее в жизни.

И вот сейчас, глядя на мираж, Чочой мысленно спраши­вал себя: «Но когда же, когда же все это будет?» И вдруг, словно молния, вспыхнула мысль: «Надо бежать! Да-да, надо бежать отсюда! Дядя же говорит, что та земля, на которой стоит Москва, совсем близко, за проливом, вон в той стороне, где виднеются льды. Бежать, обязательно надо бежать!..»

Увлеченный своей мыслью, Чочой весь подался вперед, словно готовясь взлететь.

Неожиданно чья-то тяжелая рука опустилась на его пле­чо и рванула так, что Чочой не устоял и упал на спину. Он открыл глаза и увидел над собой Кэмби.

— Природой любуешься, щенок? — процедил Кэмби. — А того не знаешь, что тридцать оленей отбились от стада.

Чочой сжался и, как затравленный зверек, смотрел на Кэм­би немигающими глазами.

— Встать сейчас же! — уже в полный голос закричал Кэмби и затопал своими короткими, толстыми, как тумбы, ногами.

Чочой вскочил и отбежал в сторону, не зная, что ему де­лать дальше.

— В тундру, в тундру, щенок, вон к тем сопкам! — Кэмби указал коротким пальцем на далекую гряду сопок. — К пере­валу беги! Туда отправился Гоомо с пастухами. Завернуть оленей всех до единого!

Чочой сорвался с места и что было духу побежал от Кэм­би. Страх перед хозяином был настолько велик, что он бежал без оглядки до тех пор, пока не потемнело в глазах. Только тут Чочой оглянулся назад и убедился, что Кэмби остался да­леко позади. Тогда он выбрал сухую кочку и сел.

Чочой знал, что ему надо торопиться, но подняться уже не было сил. «Сколько суток надо бродить за отбившимися оле­нями? Может, двое, а может, и больше... Я не могу дальше идти, лучше лечь вот здесь и умереть», — думал Чочой, Он и в самом деле вдруг повалился на спину, раскинув руки.

Над ним голубело высокое небо. Пусто было в небе, так же пусто было и в душе Чочоя. На миг ему показалось, что, кроме него, неъ никого под этим пустынным небом. Даже мистер Кэмби на какое-то мгновение показался несуще­ствующим, словно видел его Чочой когда-то очень давно, во сне.

Но вот перед глазами встал любимый дядя Гоомо, един­ственный родной человек.

— Гоомо, дядя Гоомо, он пошел искать оленей... Трудно ему будет, надо помочь ему, — прошептал Чочой. Собрав си­лы, он встал и понуро поплелся в сторону горной цепи.

Время клонилось к вечеру, подул холодный ветер. Рваные, из нерпичьих шкур торбаза пропускали холодную воду. Чо­чой шел, как в забытьи, часто спотыкаясь о кочки. Вдали по­явился слабый свет костра. «Наверное, пастухи там решили ночевать», — приободрился мальчик.

Однако долго еще шел Чочой, а костер казался все таким же далеким, как в первую минуту, когда был замечен. Силы покидали мальчика. Он все чаще и чаще останавливался, ино­гда на какое-то мгновение забывался сидя, но пронизываю­щий до костей мокрый ветер не давал спать. Чочой с трудом поднимался и брел дальше.

К пастухам он подошел уже под утро, когда те поднялись от костра, собираясь отправиться дальше на поиски оленей.

Гоомо увидел Чочоя еще издали и, слегка сутулясь, по­шел навстречу. Он присел перед мальчиком на корточки; его смуглое лицо с впалыми щеками, с мелкими добрыми морщинками возле узких глаз осветилось мягкой, печальной улыбкой.

— Что, Кэмби в стадо прогнал? — спросил Гоомо и, тяже­ло вздохнув, добавил: — Ты, однако, очень голоден?

Чочой судорожно проглотил слюну и ничего не ответил. Гоомо достал из сумочки, привязанной к поясу, кусочек прэрэма [22]— последний свой запас — и отдал Чочою. Тот с жад­ностью съел прэрэм и только тогда пошел вслед за Гоомо к костру.

Целый день бродили пастухи по тундре, по сопкам, но от­бившихся оленей не нашли.

Чочой шел за Гоомо, ни о чем не думая. К вечеру у него разболелась голова, начался кашель.

Гоомо приложил большую шершавую ладонь к его лбу и, покачав головой, сказал хрипловатым, простуженным го­лосом:

— Плохо дело, Чочой: в тебя вселился огонь. Домой надо...

Еще одну ночь провели пастухи в тундре. А наутро Гоомо попросил их продолжать поиски, а сам усадил-больного Чочоя к себе на плечи и понес в поселок Кэймид.

Порой Гоомо останавливался, выбирая сухой холмик, осто­рожно укладывал Чочоя у себя на коленях. И снова он начи­нал говорить мягким, задушевным голосом о чудесной земле, где живут свободные люди.

Мальчик жадно слушал каждое слово Гоомо, глядя в его доброе лицо немигающими, с лихорадочным блеском гла­зами.

Не успел Гоомо принести больного Чочоя домой, как шаман Мэнгылю был уже тут как тут. Ни слова не гово­ря, не глядя на Гоомо, он направился прямо к постели Чо­чоя.

— Куда ты? — мрачно спросил Гоомо, преграждая шаману дорогу.

Мэнгылю удивленно глянул на него и спросил: