На Севере дальнем

— Женщины! — громко воскликнул Вальфо, заталкивая в длинный кожаный чехол нож с резной рукояткой из оленьего рога. — Принесите гостям ответные подарки: принесите им кра­сивые камусы — каждому на пару торбазов и на рукавицы.

Женщины с готовностью принялись шарить в своих веще­вых мешках, выбирая самые красивые камусы.

Попив в дорогу чаю, мальчики решили еще раз поговорить с Тавылем, но его и след простыл.

— Ну что же, поедем, — нахмурился Петя. — Если не мы, так кто-нибудь другой его привезет. Я знаю, Тавыль очень хочет в школу...

— Конечно, хочет, — согласился Кэукай.

Торопясь к вечеру вернуться домой, «великие путешест­венники» тронулись в путь.

Тавыль так и не показался им на глаза. Друзья не заме­тили, как, глотая слезы, он наблюдал за уходящей нартой. Ему хотелось закричать им вдогонку: «Остановитесь! Подо­ждите, я поеду с вами!» Но кто-то другой, упрямый и обижен­ный, шептал ему: «Пусть, пусть едут, обойдусь и без них. Ни за что не поеду с ними!..»

На другой день Тавыля привез домой Вальфо.

Экэчо окинул прибывших мрачным взглядом и спросил недовольно:

— Зачем приехали, кто вас просил?

Прямо глядя в глаза Экэчо, Вальфо негромко, сдерживая раздражение, ответил:

— Ты меня не просил — это верно, зато я тебя попрошу: больше сына ко мне не привози. Его место в школе, а пасту­хов в нашей бригаде достаточно. Мальчику нужно учиться. Понятно ли тебе, о чем я говорю?

Экэчо с минуту смотрел на Вальфо и вдруг закричал:

— И ты, и ты туда же?! Убирайся из моего жилища, гла­зам моим противно тебя видеть!

Вальфо спокойно набил огромную трубку табаком, прику­рил и с достоинством вышел из яранги.

Уже на следующий день Тавыль прибежал в школу. Он сразу заметил, что Петя, Кэукай и Эттай обрадовались его возвращению, но ничем не ответил на их радость. На пере­менах Тавыль старательно избегал встречаться с ними, а мальчики особенно и не стремились к этому. Но Тавыль хоро­шо видел, что и Петя и Кэукай строго следят за тем, чтобы школьники не смеялись над его обрезанными косичками, и что-то теплое, доброе согрело его сердце.

После уроков Тавыль заметил группу одноклассников воз­ле колхозного питомника ездовых собак.

— Эй, Тавыль, иди-ка сюда! — крикнул кто-то из них.

Тавыль подошел к ребятам. В это время заведующий пи­томником старик Кумчу открыл дверь теплого дощатого са­рая, в котором размещалось больше сотни кормушек для со­бак.

Мальчики вошли в просторное отделение и увидели около тридцати породистых щенят. Толстые, неуклюжие, они барах­тались в своих кормушках. У Тавыля от восхищения заблесте­ли глаза.

— Вступай в нашу шефскую бригаду, — предложил Кэу­кай Тавылю. — Будем вместе ухаживать за этими щенками. Ты же очень любишь собак!

— Сколько их здесь! — с восторгом воскликнул Тавыль, не отвечая на предложение Кэукая.

Схватив одного из щенков, Тавыль прижал его к своему лицу.

— Ну как, будешь в нашей бригаде? — спросил Кэукай.

— Если возьмете, то буду, — наконец ответил Тавыль и погнался за пестрым лопоухим щенком. — У, какие лапы! У не­го лапы, как у медведя, огромные! Си-и-ильный будет пес! — с видом знатока говорил Тавыль, приглашая ребят посмотреть на лапы щенка.

— Нина Ивановна идет! — крикнул кто-то из ребят.

Тавыль быстро обернулся к двери и увидел свою учи­тельницу.

— И Тавыль здесь? Вот хорошо! Мне ребята сказали, что ты очень любишь собак. Верно ли это?

— Да, ребята правду сказали! — глубоко, с каким-то огромным чувством облегчения вздохнул Тавыль и подумал: «Нет, теперь ни за что не уеду отсюда! От мальчиков этих не уеду, от Нины Ивановны не уеду...»

ЖЕНЩИНА-ОХОТНИК

Зима утвердилась прочно. Прибитый ветрами снег окаме­нел. Солнце уже не показывалось: наступила полярная ночь. Только часа на три загоралось огненное замкнутое кольцо на горизонте. Краски его были и яркими и в то же время очень мягкими. У вершин сопок и у огромных ледяных морских то­росов полыхал густой темно-красный сумрак. Выше них крас­ки постепенно светлели, переходя в красный, а затем бледно-розовый цвет, неуловимо растворявшийся в холодной синеве неба. А само небо не казалось бездонным, как летом. Теперь холодная синева его напоминала тончайшее стекло опрокину­той кверху дном огромной чаши, по краям расписанной чистейшим пламенем нежно-ярких красок. И, когда трещал на реках и озерах лед, чудилось, что вот-вот расколется и небесная чаша, осыпаясь на землю звенящими осколками. По мере того как гасло кольцо зари, стужа становилась все злее.

Тусклый мерцающий свет далекого звездного мира, каза­лось, с трудом пробивался сквозь стекло небесного колпака, чуть подернутого сероватой мглой. Слабый ветерок был не­стерпимо жгучим.

А сверху все сыпался и сыпался с еле уловимым звоном мельчайший порошок изморози.

Председатель колхоза Таграт ехал с охотничьих участков на собаках, любуясь тем, как утренняя заря встречалась с за­рей вечерней. Иногда он останавливал собак и внимательно осматривал попадавшиеся на его пути следы песцов.