На пути в рай

– Ну, не расстраивайся, – сказал Мавро. – Люди тоже бывают всякие, вспомним хотя бы об Иисусе Христе и Симоне Боливаре…

* * *

Этой ночью я долго лежал без сна, думая о сражениях, через которые мы прошли; в каждом из них мы потерпели поражение. Я все еще не мог успокоиться после вечера, проведенного в симуляторе, и сцены схваток, появляющиеся в моем воображении: вспышки плазмы, дугой изгибающейся в небе, мертвое тело, падающее к моим ногам, – не давали мне уснуть. Но странное дело: хотя ощущения собственной смерти в симуляторе и потрясли меня, я совершенно забыл об этом, изучая генные карты. Как будто тело решило отодвинуть боль, пока не настанет время напомнить о ней. Я слышал неровное дыхание остальных и понял, что никто не может заснуть, потому что испытывают то же, что и я. Однако постепенно дыхание Завалы и Мавро сделалось ровным, они негромко захрапели.

Каждую ночь на корабле так или иначе Тамара приходила в мои сны. Будет ли она сниться мне сегодня? Пусть сон будет мирным! Я очень хотел увидеть ее в мирном сне. Часто думал, где она, как выздоравливает. Гарсон о ней позаботится. Но потом в какой-то момент я понял, что мне все равно. Умрет ли она, останется ли жить. Что это изменит? Мне хватает своих забот. Но тогда почему же я по-прежнему хочу отыскать ее, увидеть, приласкать, словно она маленький беззащитный ребенок?

Я начал погружаться в обычный беспокойный сон, но мне мешали какие-то звуки. Очнувшись, я сначала подумал, что это Перфекто просто бормочет во сне. Но он действительно заговорил, очень тихо, невнятно, без выражения, так что со стороны можно было подумать, что все это и вправду во сне.

– Я помню, тебе было шесть лет, ты ускользнула из поселка, чтобы поиграть с Нито Диесом и его братом. Они толкнули на тебя груду досок и ушли, а ты кричала. Они решили, что ты умрешь, и это показалось им забавным. Когда мы тебя нашли, ты была вся в крови.

– Они были дети, – тихо ответила Абрайра. Я никогда не слышал, чтобы брат с сестрой говорили по ночам. Обычно лишь храпел Завала, да Перфекто изредка звал во сне жену. Интересно, сколько таких ночных разговоров я пропустил?

– А когда тебе было двенадцать и ты пошла к мессе, а священник выбросил тебя за порог, он что, тоже был ребенком?

– Это была его церковь.

– Церковь нашего Бога, – поправил Перфекто. – Я не стану напоминать тебе обо всем. Но я видел в новостях сообщения о том, как ты убила трех парней – метисов.

– Трех насильников. Полиции было все равно, что метисы сделают с химерой.

– Ты изуродовала их тела. Это не просто месть. Это ненависть. Поиск. Почему ты отрицаешь, что ненавидишь людей? Тебе это ничего не дает. Я не прошу тебя сдерживать свою ненависть к ним. Но не нужно ненавидеть себя саму за то, что ты одна из них.

Абрайра как будто всхлипнула. Я удивился: она всегда казалась мне такой сильной, лишенной эмоций женщиной.

– Я не человек, – прошептала она. – Мне никогда не позволяли быть человеком. И теперь я не буду человеком.

– Значит, ты признаешь, что ненавидишь их.

– Да. Иногда.

– А меня? – спросил Перфекто. – У меня восемь детей от жены, а она человек. Я тоже человек.

– Не придирайся к словам. Если ты рожден из пробирки, ты химера. Вот разница, исходя из которой чилийцы охотились за нами после революции. Если бы ты отвез своих восьмерых детей в Чили, там тебя убили бы вместе с ними.

– Это правда, – согласился Перфекто. – Но я напоминаю тебе об этом для того, чтобы подчеркнуть: разница между людьми и химерами очень небольшая. Ты стоишь на этой линии и говоришь: буду химерой, а не человеком. Но выбор был сделан твоими создателями – инженерами, сама ты не можешь выбирать.

Перфекто замолчал, и я ждал, что ответит Абрайра, одновременно обдумывая услышанное: когда я пытался поговорить с Абрайрой по душам, она рассказывала о местах, где жила, о людях, которых знала, со странным бесстрастием, никогда не упоминая о любви или ненависти. Эмоционально она всегда оставалась на расстоянии, словно муха, заключенная в янтарь. Ее невозможно было коснуться, ощутить живое тепло. И как в тот день, когда она жестикулировала на манер возбужденной чилийки, так и сейчас, ночью, я еще раз узнал: если она проявляет эмоции, это всего лишь игра, маска. Бессмысленные улыбки в ответ на глупые шутки. Словно она хотела успокоить окружающих, показать, что в ее мире все в порядке. Меня инстинктивно настораживало такое поведение, мне оно казалось неискренним. Теперь я понял, почему эмоции у нее так зажаты: с ней настолько жестоко обращались в прошлом, что сейчас она не хотела показывать нам, кто же она такая на самом деле.