На пути в рай

В их глазах была смерть. Я начал стрелять и расстрелял их на месте, потом подбежал к окну. Следующие полчаса я провел там, потрясенный увиденным: во всем городе японцы выбегали из домов, и с криками устремлялись к арсеналу. Казалось, все самураи города сразу переоделись в боевое снаряжение. Они нападали без всякого предварительного плана, часто без оружия. Несколько тысяч самураев вместе со множеством женщин и стариков участвовали в самоубийственном нападении на арсенал. Они не могли сравниться с тысячами тяжеловооруженных солдат. Лазеры Бертонелли прожигали их защиту, как бумажную, а стрелы Уайсиби нарезали их на полосы. В некоторых местах груды тел японцев достигали двух метров в высоту.

За двадцать минут погибли тысячи. Оставшиеся в живых женщины вместе с детьми запирались в домах и поджигали их, и пламя охватило весь южный конец города. Целые семьи совершали харакири. Но большинство горожан просто падало на землю и плакало от стыда и гнева.

Казалось невероятным, что «Мотоки» не предвидела такого развития событий, не подготовилась; но ведь в течение двух тысяч лет японцы не знали, что такое революция. В обществе, где исполняется каждый каприз руководителя, невозможно вообразить себе человека, который ослушается приказа свыше. Никто и представить себе не мог, что мы выступим против руководства корпорации.

Наши люди перегородили улицы и окопались, отдельные группы обыскивали дома в поисках оружия. Тем из нас, кто недавно вышел из криотанков, поручали вспомогательные работы. Меня вызвали через микрофон в шлеме, и остальную часть дня я вместе с двумя другими наемниками грузил тела на подъемник, отвозил их на взлетное поле, где их идентифицировали и оставляли для передачи родственникам. Выстроилась бесконечная линия трупов, седовласых стариков с кривыми ногами и искаженными болью мертвыми глазами, детей с исчезнувшими лицами, домохозяек с ожогами на затылке. Я сбился со счета после двух тысяч. Трижды за первые полчаса я сталкивался с такими чудовищно изуродованными трупами, что должен был снимать шлем, когда меня рвало. Скоро я ослаб, голова кружилась. Вначале мы очистили улицы перед арсеналом, потом прошли по всему городу. Но всякий раз, как мы очищали улицу, выбегала какая-нибудь старуха с ножом в руке и бросалась на наших наемников. Я видел это десятки раз. И каждый раз наемники переговаривались, кричали: «Вот она! Вот она идет! Следите за ее ножом!» Они подпускали старуху на два метра, потом сжигали ее. Это стало какой-то садистской игрой.

Я все время вспоминал самоубийство одетых в белое девушек. Церемония была по-своему совершенна и чем-то напоминала свадьбу. В глазах толпы я видел ожидание, предвосхищение, все ждали харакири. У японцев какая-то искупительная любовь к самоубийству. Вначале мне это показалось свидетельством их морального нездоровья, но чем больше я думал, тем лучше видел красоту такого поступка: в мире, где все подчинены капризам общества, самоубийство в стремлении сохранить доброе имя становится поступком крайней самоотверженности. Это конечное проявление попытки индивидуума полностью подчиниться обществу. Но в то же время индивидуум тем самым спасается от диктата окружающих. Ибо самоубийство дает ему право занять почетное место среди сограждан и одновременно помогает проявить и отстоять свою индивидуальность.

Я понимал действия жителей «Мотоки» как следствие определенного образа мыслей. И хотя они вели себя в соответствии с требованиями своей культуры, мне эти требования казались угнетающими, неестественными и морально неприемлемыми. Я считал бы долгом обитателей города попытаться выйти за пределы своего закоснелого миропонимания, действовать по-своему, забыть глупые капризы корпоративного духа. Но потом я вспомнил, чему учил меня Хосе Миранда: человек, который так поступает, утрачивает надежду на вознаграждение, которое может дать общество. Я поступил именно так – и испытал все последствия своего безрассудства. Если бы я не убил Эйриша, то по-прежнему оставался бы на Земле. И я не был уверен, что смог бы рискнуть своим положением снова. И понял: будь я такой вот старухой, точно бы отказался от жизни и побежал навстречу ружьям наемников.

К полудню город стих, кое-где только слышался плач. Улицы опустели, лишь изредка какой-нибудь японец пробирался с работы домой, скрываясь в клубах дыма, которые выползали из домов как змеи. Гарсон объявил в шлемофоны, что наша революция совершена в соответствии с Межзвездным законом Объединенных Наций. Он обратился к послу Объединенных Наций на борту орбитальной базы ОМП «Орион 4» и получил согласие на вступление в Объединенные Нации. Это давало нам доступ ко всем финансовым вкладам корпорации «Мотоки» на Пекаре, так что мы могли оплатить свою дорогу домой. Нам нужно только удерживать в течение двадцати трех суток Кимаи-но-Дзи, пока «Харон» не будет готов к обратному рейсу. И мы сможем вернуться.

Но у меня не было времени думать об этой перспективе. Я был слишком занят, подтаскивая трупы к подъемнику.

* * *