На последнем берегу

Мгновение Красильщик выдерживал его взгляд, затем уткнулся своей заросшей спутанной рыжей шевелюрой головой в предплечья рук, вцепился пальцами в лодыжки и стал раскачиваться взад-вперед. Похоже, он принимал эту позу всякий раз, когда был напуган или не хотел отвечать на вопрос. Аррен отвернулся от него, чувствуя отчаяние и отвращение. Как они смогут находиться с ним в одной восемнадцатифутовой лодке долгие дни и недели? Это все равно, что делить свое тело с чьей-то больной душой… Сокол встал за его спиной на носу и, опустившись на колено, устремил свой взор в желтоватые сумерки вечера.

– Человек по природе своей добр, – сказал он.

Аррен промолчал, затем холодно спросил:

– Что за место такое Обехол? Я никогда не слышал этого названия.

– Для меня это лишь точка на карте и только… Взгляни-ка: спутники Гобардона!

Теперь огромная звезда цвета топаза сияла еще выше в южной части небосклона, а под ней, ясно выделяясь на фоне серого моря, горели еще две звезды, – одна, белая, справа, а другая, голубоватая, – слева, образуя треугольник.

– У них есть Имена?

– Мастер Имен их не знает. Возможно, люди с Обехола и Веллоги дали им названия. Не знаю. Сейчас мы вошли в странные воды, Аррен, лежащие под «Знаком Конца».

Мальчик не ответил и с внезапной ненавистью взглянул на безымянные звезды, сверкавшие над бескрайней гладью моря.

***

День за днем плыли они на запад, наслаждаясь теплом южной весны и ясным небом. Тем не менее, Аррену казалось, что солнечный свет стал каким-то тусклым, словно его пропустили сквозь мутное стекло. Вода в море была очень теплой, и купание не слишком освежало. Солоноватая пища не лезла в горло. Нигде не было ни тени, ни радующих глаз красок. Лишь ночью, когда на небе зажигались звезды, горевшие здесь ярче, чем где-либо, становилось немного легче. Он лежал и смотрел на них до тех пор, пока не засыпал. В его снах всегда присутствовали вересковая пустошь, яма, долина, окруженная отвесными скалами, длинный спуск куда-то под нависающим небом. Постоянный пропитанный ужасом полумрак и безнадежные попытки спастись. Аррен никогда не рассказывал об этом Соколу. Он вообще не обсуждал с ним ничего важнее мелких бытовых проблем, что возникали в ходе плавания. А Сокол, из которого и без того слова приходилось вытягивать клещами, теперь и вовсе почти не открывал рта.

Только сейчас Аррен понял, каким дураком он был, когда доверил свою душу и тело этому неутомимому скрытному человеку, который поддержал его порыв, а теперь не предпринимал никаких усилий для того, чтобы помочь юноше найти свое место в жизни или даже просто остаться в живых. Все дело в том, думал Аррен, что маг сейчас пребывает в мрачном расположении духа, ибо он не в силах признать своего фиаско – утраты магией положения главенствующей силы.

Как теперь стало ясно всем посвященным, искусство магии, которому Сокол и все поколения колдунов обязаны своей славой и властью, не являло собой большой тайны. В нем не было ничего, кроме умелого использования свойств ветра и погоды, хорошего знания целебных свойств трав и искусного показа таких фокусов, как туман, испускание света и изменение внешнего облика, которые могут впечатлять невежд, но на деле являются лишь ловкими трюками. Реальность изменить нельзя. В магии нет ничего, что дало бы одному человеку подлинную власть над другим человеком. Все заклинания магов не могут и на час отсрочить момента их собственной смерти. Даже в менее трудных делах на магию трудно было положиться. Сокол крайне редко демонстрировал свое искусство. Они, по мере возможности, плыли, влекомые обычным ветром, ловили рыбу, чтобы утолить голод, и запасали воду, как и все моряки. После четырех дней непрерывной борьбы со все усиливающимся встречным ветром, Аррен попросил его наполнить парус хотя бы слабеньким попутным ветром, и когда тот покачал головой, поинтересовался:

– Почему же нет?

– Я не стал бы просить больного бегать наперегонки, – ответил Сокол, – или увеличивать чью-либо и без того непосильную ношу.

Было непонятно, говорит ли он сам с собой или со всем остальным миром. Маг всегда отвечал неохотно и крайне расплывчато на любые серьезные расспросы юноши. В этом, подумал Аррен, и заключается суть искусства магии: изречь нечто, не имеющее никакого смысла, намекая на глубокий смысл сказанного, а также сидеть сложа руки, напустив на себя вид средоточия мудрости.