На последней странице

Мортонсон загасил сигарету и вспомнил, что она у него последняя. Тьфу! Только не отвлекаться! Главное в жизни — сомнение? Желание? Стремление к цели? Наслаждение?

Потерев лоб, Мортонсон громко, хоть и слегка дрожащим голосом, выговорил:

— Главное в жизни — воспламенение!

Воцарилась зловещая тишина. Выждав пристойный, по своим понятиям срок, Мортонсон спросил:

— Э-э, угадал я или нет?

— Воспламенение, — пророкотал возвышенный и могущественный Глас. — Чересчур длинно. Горение? Тоже длинновато. Огонь? Главное в жизни — огонь! Подходит!

— Я и имел в виду огонь, — вывернулся Мортонсон.

— Ты меня действительно выручил, — заверил Голос. — Ведь я прямо завяз на этом слове! А теперь помоги разобраться с 78-м по горизонтали. Отчество изобретателя бесфрикционного привода для звездолетов, четвертая буква Д. Вертится на языке, да вот никак не поймаю.

По словам Мортонсона, тут он повернулся кругом и пошел себе восвояси, подальше от неземного Гласа и от высоких материй.

Сокращенный перевод с английского Н. Евдокимовой

Владимир Коршиков Комендантский час?

Откуда-то сверху послышалась автоматная очередь и дикий вопль. Фокс испуганно взглянул на часы.

— Опоздал! Теперь крышка! — В груди колыхнулось расслабляющее чувство страха. — Если б не это проклятое чаепитие с пустопорожними разговорами… — Он резко свернул под арку и, не разбирая дороги, бросился напрямик, в темноту.

Сначала под ногами был твердый асфальт, потом какая-то рыхлая земля, вероятно, клумба. Наконец он запнулся о проволочное заграждение и грохнулся в кусты. Выстрелы уже неслись отовсюду. Казалось, палят тут же во дворе из-за деревьев, из-за баков с мусором. Фокс приподнялся и, вытирая с ушибленного лба холодный пот, перевел дух.

Из-за деревьев было видно, как из дальнего подъезда спокойно вышел человек с ведром и, подняв голову, крикнул кому-то наверху: «Эгей, сосед, если не затруднит, взгляни, что там происходит…» Теперь Фокс заметил на балконе темную фигуру с огоньком в руке.

— Да комендантский час у них там начался, вот и палят в кого-то. Мне отсюда плохо видно. А, ерунда! Ты бы лучше рассказал, чем вчера хоккей кончился…

Фокс не стал больше слушать. Прячась за деревьями, он прошмыгнул мимо пустой беседки к котельной и, миновав ее, выскочил на противоположную улицу.

От ближнего квартала неслась уже минометная канонада и грохот разрывов. Едва не свалив урну на углу, Фокс свернул в свой переулок. В это время с пятого этажа послышался хриплый бас: «Бери малыша в клещи, Хью, я его вижу!» И следом — гулкий цокот подковок по железной лестнице.

«Все!» — в отчаянии воскликнул Фокс, напрягая последние силы. Вихрем ворвался он в подъезд и, вспугнув парочку на втором этаже, рванул на себя дверь квартиры.

Сбрасывая туфли, он уже смотрел сквозь стекла в гостиную, где за напряженными фигурами домочадцев плыл голубой дым выстрелов. Жена испуганно оглянулась и быстро замахала ему руками.

Очередной американский телебоевик уже начался.

Дмитрий Пословский Дело Герострата

— Слушается дело о сожжении храма Артемиды в Эфесе неким Каломеем, — провозгласил судебный служитель, оторвав судью от тяжелых дум.

— Каломей, зачем ты сжег храм? — спросил судья, размышляя, какую ошибку совершила его дочь, связавшись с этим мерзавцем — как, бишь, его…

— Я хотел прославить свое имя, — отвечал Каломей.

«Если бы тот негодяй не сбежал из Эфеса, я бы приказал утопить его в море», — неторопливо рассуждал судья сам с собой.

— Что? И все? — удивился он, услышав ответ Каломея.

— Мое имя, память обо мне сохранят дотошные историки. Имена ваятелей, создавших храм, забудут, а меня будут помнить вечно! — необдуманно заявил тщеславный преступник.

— Ты ошибаешься, Каломей! Писарь! Вычеркни имя Каломея из дела. А впиши… Герострата! — Судья вспомнил наконец имя несостоявшегося зятя. — Надо быть глупцом, — продолжал судья, — сжигая храм из-за пустого желания славы, говорить об этом мне.

— А каким будет приговор? — спросил палач.

— Утопите его в море, — сказал судья.

И убитого горем Каломея потащили к морю.

— Да! И запретите впредь упоминать имя Герострата, — крикнул вдогонку судья и погрузился в размышления о добре и зле.

На следующий день в городе все говорили о негодяе Герострате и о мудром судье.

Владимир Михановский Задачка

Эвмен долго глядел в окно. Обширный институтский двор был пуст. Эвмену нравились те дни — люди называли их выходными, — когда он мог так вот, не спеша, классифицировать полученную за неделю информацию, а все непонятное, как обычно, уточнять во время дежурной встречи с руководителем лаборатории Павлом Филипповичем, или просто Пашей, как звали его сотрудники.

Эвмен услышал, как глубоко внизу, в недрах здания, вздохнул включенный транспортер. Потом по коридору четко простучали каблучки — это был не Паша. В комнату вошла новая лаборантка. Катя.

— Привет, Эвмен, — сказала она.