«Дорогой Юрий Петрович!
Целый день хожу со слезами на глазах, и руки мои дрожат от волнения и счастья! Я счастлив, услышав от Вас, что надо работать и репетировать в «Бесах». Это значит — подан мне знак, что я не лишен Вашей милости, Вашего расположения ко мне как к профессионалу, принадлежащему Вашей команде. Так было всегда. Лучшее, что я сыграл, сделано с Вами, и я отдаю себе в этом полный и трезвый отчет.
Люди наговорили Вам про меня дурное. Не собираюсь ни оспаривать их, ни оправдываться. Время и история Театра на Таганке рассудит нас. Одно скажу: нельзя, недопустимо, прикрываясь Вашим именем, топтать другого. В этом я стоял и стою до конца, и эти разногласия не между Вами и мной, а между мной и некоторыми из моих коллег.
Их обвинения в моей беспринципности мне смешны. Любимов и Эфрос не те два стула, когда можно сидеть на одном, на другом или между. Это два явления одной культуры, которая, как известно, неделима. И ни Смехову, ни Золотухину, ни Генсеку Горбачеву не дано их судить и рассуждать в праздности и озлоблении, кто из них какое место занимает (не по чину, матушка), тем более желать во имя преданности одному физической смерти другому. Да-да, было, не удивляйтесь. Говорю Вам об этом первому. И если я согрешал против Вас словом, то в пылу полемики и раздражения, в силу обстоятельств. Простите меня. Позволю напомнить в связи с этим слова Иисуса, сына Сирахова, ст. 14: «Расспроси друга своего, может быть, не говорил он того, а если сказал, пусть не повторяет того».
Ст. 16: «Не всякому слову верь».
Ст. 17: «Иной погрешит словом, но не от души, и кто не погрешил языком своим».
Особенно важно последнее — кто не погрешил словом? Я считаю себя Вашим учеником, я пришел к Вам из Театра им. Моссовета, где проработал всего один сезон. И 20 лет работы с Вами — это и есть мои профессиональные университеты. И, что бы ни случилось, кровная эта связь измениться уже не может, это — данность. Я молюсь за Вас и семью Вашу. Кланяюсь Катерине, привет Петру Юрьевичу. Парень большой, уже и величать пора. Храни Вас Господь!
13 октября 1988 г. Четверг
Я никогда не любовался обнаженным женским телом, некогда было. И не скажу, чтоб не попадались тела красивые, но всегда был какой-то изъян (для меня), которого я стеснялся (за нее), и я старался глаза отвести, и мне хотелось, чтоб девушка чуть-чуть оделась. Или морщины, или дряблость, или вытянутость одной части и приплюснутость другой, или груди маленькие, или груди большие... Не хочу перечислять, вдаваться в эти детали и подробности, одно скажу: когда раздевается Ирбис — я обмираю. Хочется, чтоб она никогда не одевалась, хочется позвать людей и показать — смотрите, как это чудесно, замечательно сделано, смотрите, смотрите, это все настоящее, это все мое и... о Боже...
Читайте, читайте, все читайте и завидуйте.