На плахе Таганки

А он ставит «Мастера и Маргариту» в театре у Бергмана. Как, интересно, примет его эта прославленная труппа, капризная и звездная. Она ведь, должно быть, воспитана на других принципах, на других ценностях, в другом психофизическом режиме. Оставляет ли Любимов после себя какие-либо записи, наблюдения, размышления? Как хочется заглянуть в его душу. Но он ее скрывает тщательно, он не забывается в игре и не приоткрывает маску.

Из письма О. Пащенко.

«Вейнингер покончил с собой, и в книге есть предчувствие этого страдного конца. Он любил Христа и христианство, но Христос для него был лишь религиозный гений, лишь великий основатель религии. Он видел в еврействе ту же злую силу, что и в женщине, а подвиг Христа видел в победе над еврейством, и ждал он нового религиозного гения, который опять победит „еврейство“, заразившее всю нашу культуру. Навстречу новому еврейству рвется к свету наше христианство. Человечеству снова приходится выбирать между еврейством и христианством, гешефтом и культурой, женщиной и мужчиной, родом и личностью, неценным и ценностью земной и высшей жизни, между Ничто и Богом».

Вот такой кусок я процитировал...

— Ты очень грустный, мрачный, угрюмый даже! Что случилось? — Губенко за завтраком.