На палачах крови нет. Типы и нравы Ленинградского НКВД

Нет, не случайно оказалась Сонька за каменными стенами Большого дома на Литейном: лощеный, гладко выбритый пижон Мирон Мигберт тотчас оценил ее твердый преданный взгляд и направил на стажировку в «бригаду смерти». А там Яков Меклер, прозванный Мясником за пытки над заключенными, галантно протянул красавице тощее дело: «Ты стукни ее два раза, и она признается, а то мне, как мужчине, неудобно бить женщину».

Чекист Софья Гертнер. Фотография 1930-х годов

Что знала Сонька про свою первую жертву? Шестнадцати лет от роду бросила та Николаевский институт и ушла с красноармейцами 16-й стрелковой дивизии на Гражданскую войну. Плавала потом буфетчицей на теплоходе «Жорж Жорес» и в Нью-Йорке встречалась со своим братом Алексеем Антоновским – великолепным музыкантом, изгнанным из России в 1923 году. А еще знала, что дядя арестантки почил в бозе при марсельском монастыре кармелиток, что осталась Надежда Ивановна Суворикова одна с двумя маленькими детьми, которых после ареста матери поместили в детский приемник-распределитель НКВД. Но не дрогнуло стальное Сонькино сердце, когда внесли в кабинет узницу и усадили кое-как на стул: не могла бедная ни ходить, ни говорить толком, потому что была парализована. И топала чекистка ножкой, и кричала, и била линейкой по пальцам, и вцеплялась ногтями в женскую грудь: признавайся, что хотела «произвести на судне бактериологическое заражение путем введения в пищу бактерий». И ставила истерзанная женщина под липовым протоколом свою подпись: сначала четкую, ясную – «Суворикова», а потом исковерканную, мычащую – «Сгвырк».

– Ай да Сонька, Золотая Ножка! – восхищались в «бригаде смерти». – Займись-ка ты теперь старым хрычом Брониковским. Михельсон сказал, что его брат когда-то служил в царской свите и был близок ко двору Николая Кровавого.

Поизмывалась над Брониковским. Сначала сочинила любовную историю: будто бы этот семидесятилетний старец встретил в костеле Святой Екатерины, что на Невском проспекте, симпатичную польскую «шпионку» Погоржельскую и по слабости душевной согласился передавать ей разные секретные сведения. Затем попытала маленько: ножкой – ррраззз! Умылся старец слезами, кивнул головой: так оно, дочка, и было.

И пошли. Печник с Васильевского острова Гигашко – ррраз! Инженер с Кировского завода Козловский – ррраз! Боцман Балтийского пароходства Кейнаст – ррраз! Рабочий завода «Севка-бель» Родзевич-ррраз! Ай да Сонька – Золотая Ножка!

Мирон Мигберт от удовольствия языком цокал: у нашей «стахановки» все арестанты прямиком в Левашово, стало быть, на тот свет едут – во как надо работать! И торжественно вручил ей золотые часы – за 1937 год.

Слава про жестокую следовательницу тогда далеко за пределы Ленинграда разлетелась. В угольных копях Воркуты и на снежных сопках Магадана, в ледяных бараках Тайшета и на таежных просеках Байкало-Амурской магистрали те, кто невзначай остались живы, с ужасом вспоминали о Сонькиных зверствах и, наверное, молили Бога, чтобы не попасть к ней еще раз. Слыхали о Золотой Ножке и в Москве. Сам Лаврентий Павлович Берия, возглавив Наркомат внутренних дел, приказал заключить ее под стражу: уж слишком «знаменита»!

«Лично я арестов не производила, – ловко выкручивалась на допросах Сонька, – и мне руководством отделения в лице Меклер и Фигур давались материалы уже оформленных арестованных, по которым я проводила расследование».

Тогда бухнул на стол особоуполномоченный дело той самой буфетчицы с теплохода «Жорж Жорес»: а это что?

«Помню одно, что Суворикову я била, так как она не хотела давать показаний, – потупила глаза садистка. – О том, что эту арестованную я била, я хорошо помню, потому что она была первой женщиной, которую я допрашивала».

А дело Кейнаста?

«Хорошо помню, что Кейнаст сам рассказал мне обстоятельства его вербовки в Эстонии перед переброской в СССР. Эти показания он дал под влиянием примененных к нему мер физического воздействия. Насколько правдивы показания Кейнаста о шпионаже, я не знаю. То, что Кейнаст подготовлял диверсионные акты, является моим вымыслом и не соответствует действительности».

Одна за другой вынимались из железного сейфа мертво-зеленые папки, один за другим вызывались из тьмы памяти замученные и расстрелянные – длинная вереница немых свидетелей звериной жестокости Золотой Ножки.

На суде Сонька расплакалась: