На орбите судьбы

Субботним утром последствия массового загула встречались мне практически на каждом этаже и варьировались от недопитой бутылки портвейна до непереваренного содержимого желудка, ну, а апогеем сего эпического полотна стал выползший из дверей дядя Гриша с шестого этажа, по причине извечного отсутствия в подъезде даже намека на освещение принятый мною за особо жуткую разновидность глюка. На моей памяти тетка Василиса до такой степени ни разу не допивалась и, когда я, наконец, добралась до своей квартиры, надежда попасть домой с первой попытки упрямо теплилась в моей груди.

Вопреки моим самым худшим ожиданием, открыла мне заспанная Нюрка, и, потирая глаза, принялась меня поочередно осматривать и обнюхивать на предмет употребления наркотических средств. Учитывая, что бог миловал ее от непосредственного контакта с героиновыми наркоманами, маловероятно, что она сумела бы меня выкупить, даже если бы я действительно вмазалась. После импровизированного медосмотра безостановочно зевающая Нюрка по секрету поведала мне, что обнаружившая мое отсутствие лишь по окончании «мероприятия» тетка, публично выразила категоричную уверенность в том, что я опять взялась за старое и в случае моего возвращения под кайфом, мне грозит незамедлительное выселение на улицу. Сама же Нюрка воспользовалась беспробудным сном подгулявшей мамаши и нагло проигнорировала обязательное посещение собрания для выпускников, проводимое преподавательским составом родной школы, чем, судя по всему, была несказанно довольна.

Нине Степановне я дозвонилась ровно за минуту до того, как суровая бригадирша собралась отметить мне прогул, и, памятуя о преследующем вставших на путь исправления наркоманов недоверии, сходу пошла в нападение:

– Я что, теперь, уже и заболеть не могу? У меня, между прочим, температура тридцать восемь! – очень натурально возмущалась я с имитирующими ангину хриплыми нотками в голосе, – лучше я за выходные подлечусь, чем вообще в понедельник с постели не встану. Пускай, вон, Ефремова меня один день подменит, я же за нее пахала, когда она в свою деревню ездила!

– Смотри, Дивина, узнаю, что снова колешься, сразу уволю, мне такие работники не нужны. И не надейся, что я тебя покрывать буду, – Степановна многозначительно засопела в трубку и, помолчав, добавила, – ладно, лечись, но чтобы в понедельник с утра, как штык. Мне оно тоже надо, чтобы ты мне всю бригаду гриппом перезаражала.

– Спасибо, Нина Степановна, – тоном умирающего лебедя поблагодарила я,-пойду лягу, а то что-то совсем плохо мне…

– Так ты на работу не идешь? – свои артистические способности мне пришлось задействовать прямо на глазах у любопытно прислушивающейся к разговору Нюрки, и у сестренки моментально возникла уйма вопросов, – правда, что ли, заболела? А где ты была-то всю ночь?

Мой любимый поролоновый матрац тетка и ее собутыльница, у которых, видимо, простора требовала не только душа, но и тело, зачем-то утащили в комнату, и, несмотря на непреодолимое желание принять горизонтальное положение, я вынуждена была ютиться на колченогой табуретке, застеленной домотканым ковриком. К причиняемым усталостью физическим страданиям присовокупился еще и явный моральный дискомфорт от неизбежного общения с Нюркой, и по сравнению со мной выжатый лимон выглядел сочным персиком. А ведь раскисать мне никак нельзя – грандиозные планы на вечер никто не отменял!

Я вытянула неприятно гудящие ноги, покосилась на гору немытой посуды в раковине, и, отчаявшись найти в этом хаосе чистую чашку, глотнула воды из чайника:

–Слушай, Нюр, а ты не в курсе, что такое «Рубенс»?

Нюрка захлопала белесыми ресницами с таким искренним удивлением, что я невольно усомнилась в правильности воспроизведения озвученного Айком названия. Без косметики сестренка выглядела бесцветной пародией на саму себя: светлые брови, невыразительные бледно-серые глаза, жирноватая кожа с многочисленными покраснениям. Гордиться по праву Нюрка могла лишь волосами – пышной белокурой гривой, доходящей до середины спины, ну, и возможно, «сбитой» фигуркой, которая по моим наблюдения годам к тридцати имела обыкновение расплываться до полной бесформенности. В свои семнадцать ярко накрашенную Нюрку нередко со стороны принимали за взрослую женщину, хотя, несмотря на внешнюю «зрелость», в голове у нее до сих пор буйствовали обычные подростковые тараканы.

– А ты, что в «Рубенсе» была? – восхищенно цокнула языком сестричка, -ну, ты даешь!

– Да не была я там, просто слышала звон…, – что же там за «Рубенс» такой, если у Нюрки челюсть отвисла и слюнки потекли?

– «Рубенс» -это кафешка такая для крутых, у тебя там даже на чашку кофе не хватит, в «Рубенсе» цены от самолета! –Нюрка ногой подвинула себе табуретку, плюхнулась на нее и замерла с выражением мечтательной задумчивости на лице, – у Маринки был парень, который ее один раз в «Рубенс» сводил, так она говорит, я как меню открыла, чуть под стол не упала. Я, говорит, про такие блюда только в кино слышала…Ну, Маринка сама дура-дурой, парень этот ее потом в машине трахнул, и больше не позвонил.