На мохнатой спине

– Нет, ну есть же определённые рамки! Одно дело – придумать для Спарты побольше классовой борьбы. Тем более что вообще ещё не ясно, была она там или нет. Наверное, всё-таки была, есть некоторые косвенные признаки. И другое дело – придумать, что государство Спарта было создано германскими чемпионами панэллинских Олимпийских игр, которые раз за разом показывали выдающиеся результаты во всех видах спорта. Отсюда, понимаете ли, и название государства: спорт – Спарта…

Но тут разговоры задавил воем и хрустом динамиков сунувшийся подбородком в микрофон очередной человек на сцене. Уже не тот, что агитировал за матерщину, а типично эстрадный; если я не путаю, таких почему-то называют не по-людски диджеями. За его спиной выстроились готовые к бою лихие музыканты в невообразимых робах, вроде как металлурги у мартенов, в защитных очках на пол-лица, но в галстуках-бабочках.

Вой медлительно опал, и немного отстранившийся от микрофона ди-джей жизнерадостно выкрикнул:

– А теперь любимая нами всеми группа «Конница и модница» урежет классику!

Расфуфыренные металлурги с готовностью впаяли по своим струнным, духовым и ударным. По ударным – в особенности.

Я ломаю слоистые скалы
В час отлива на илистом дне,
И таскает осёл мой усталый
Их куски на мохнатой спине!
У-ля-ля-ля-ля!
Ех, ех, ех, ех!

Я уже видел, подходя к нашему столу, что Серёжка и Надежда всё танцуют, танцуют, обнявшись и почти прижавшись друг к другу, и мне бы следовало, конечно, по-отцовски радоваться за них, а вот не получалось. И потому меня всё раздражало. Даже эта пусть дурацкая, но вполне ведь невинная песня. Ну да, кафешантанная поп-культура даже изысканный стих, памятный мне ещё по молодым годам – только вот не вспомнить, кто его написал, – ухитрилась превратить в шлягер. Но что уж тут ужасного? Однако мизантропия хлынула так, точно её долго копили в водохранилище и вот пустили наконец крутить турбины души: чем тебе скалы-то помешали, бездельник? Миллионы лет формировались. Красивые, наверное, были. Неповторимые. А сколько в них живности всякой обитало! Но приходит утончённый эрудит, который сам про себя уверен, что и мухи не обидит, а жаждет одной лишь красоты, и между делом – тюк! Тюк! Дурацкое дело нехитрое, ломать не строить. А осёл, бедняга, отдувайся.

И конца-краю этому не видно. Слишком многим звуки тюканья кажутся самой изысканной музыкой и самой умной речью. А скалы-то, они хоть и скалы, стало быть, вроде и крепкие, но ведь – слоистые…

Умники ломают, сами не ведая зачем. Для самовыражения и самоуважения. Чтобы оставить след в мироздании. Для красного словца. Чтобы заметили другие такие же умники. Потому что мысль так пошла. От глубинной неуверенности в себе: ведь любого строителя может постигнуть неудача, но разрушителю хотя бы частичный успех гарантирован. Из благородного стремления к совершенству: в храм не ходят, лба не крестят, но безупречного совершенства хотят уже теперь. Впрочем, порой и не очень из благородного: чтобы совершенство поместилось во дворе между коттеджем и гаражом…

А ослы разгребай за ними.

Я ударил заржавленным ломом
По слоистому камню на дне…
Е, е, е-е-е! Цоб-цобэ!

Во-во, подумал я.

Загляните в любую песочницу. Уже в три года дети делятся на тех, кто, высунув от сосредоточенного напряжения язык, печёт куличи, и тех, кто с хохотом их топчет. Из первых вырастают творцы, созидатели, строители и другая рабочая скотина. А из вторых… Из вторых много кто вырастает. Тут, наверное, могло бы поправить дело то, о чём мы так славно пофилософствовали давеча с сыном: осуждение со стороны окружающих. Поэтому, взрослея, эти вторые стараются собраться замкнутой кастой, наперебой одобряют и хвалят друг друга, а всех, кто их осуждает, что было сил полагают злобными, агрессивными недоумками.

Погоня-а-ая чужого осла!
Ай-яй-яй-я-я!
Хоп, хоп, хоп, хоп!

Именно что чужого, подумал я.

Песня кончилась.

Танцующие замерли, явно в нетерпеливом ожидании, когда грянет снова и можно будет снова. Только вот Надежда как-то затрепыхалась у Серёжки в руках. И тут запели арфы и флейты, а потом сладкий, как патока, тенор полил в зал тягучую сахарозу:

За фабричной заставой,
Где закаты в дыму,
Жил парнишка кудрявый,
Лет семнадцать ему…

Ударник со всей дури влупил по барабанам так, будто конный взвод галопом проскакал по деревянному мосту; истошно взвыли усиленные электричеством гитары, и смиренное сладкоголосье смёл бандитский хриплый баритон:

Когда я был мальчишкой
Носил я брюки клёш,
Соломенную шляпу,
В кармане финский нож…

И вновь в потрясённые уши потекли едва слышные после акустического удара райские арфы и ангельские голоса.