На мохнатой спине (журнальный вариант)

—Никак. У них установка на пустое затягивание, это уже очевидно. Как ни трудно в это поверить, какой бы дикой с нашей точки зрения такая установка ни казалась—она есть. Уже ручаюсь. А поляки...—он умолк. Похоже, просто не находил слов. Посопел, потом развел руками.—На проблеме прохода к германской границе через свою территорию их просто заклинило. А если такого прохода не будет, все договоры бесполезны. В случае конфликта нас же и обвинят, что мы не выполняем союзных обязательств. И демократам плевать будет, что нам к немцам просто не подойти.

—Анастас?

Тот тоже ответил не сразу, то ли собираясь с мыслями, то ли пытаясь сформулировать их как можно более обтекаемо.

—В смысле развития нашей промышленности, повышения обороноспособности, ускорения технологической модернизации...—начал он, как по писаному, но потом запнулся. Укусил себя за верхнюю губу. И наконец решился:—Немецкие предложения представляются достаточно приемлемыми.

Коба посмотрел на меня.

Я молчал.

И он молчал. А раз он молчал, то и все молчали.

Он смотрел, не мигая.

Я досчитал до десяти.

—Есть лишь один способ сделать возникновение нашего военного союза с Францией и Англией против Германии неизбежным,—сказал я.—Автоматическим.

И замолк. Мне казалось, я уже сказал достаточно. Любой сообразит, о чем речь, а мне не хотелось говорить дальше. Язык присыхал к нёбу. Или к глотке. Кто его разберет, куда он присыхает.

—Какой же?—с подчеркнутой заинтересованностью спросил Коба, словно бы совсем не догадываясь, о чем я. Придуривался, конечно. Я был уверен: уж он-то понял меня с полуслова.

Я долго не отвечал. А потом вдруг увидел себя со стороны. Как троечник на экзамене, подумал я. Каждое слово—клещами...

—Использовать факт того, что Англия посулила гарантии Польше,—сказал я.

Было так тихо, что казалось, если еще чуток напрячь слух, можно услышать, как бьет в Лондоне Биг-Бен, отрубая последние часы буколической жизни старой доброй Англии. Великой колониальной империи, владычицы морей.

Если хочешь что-то продлить в неизменности навсегда—потеряешь непременно и страшно. И уж воистину навсегда.

—Поконкретнее, пожалуйста,—сказал Коба.

Я понял: он от меня не отстанет. Он хотел, чтобы я назвал все своими именами. Наверное, думал, что этим, как настоящий друг, помогает мне преодолеть то, что он считал пусть простительной, но все же слабостью. Простить-то, мол, можно, семья—это святое, но изживать—пора.

Ну что ж...

—Если мы заключаем пакт с немцами, Гитлер с высокой степенью вероятности нападает на Польшу,—ни на кого не глядя, бесстрастно начал я.—Если не нападает, то и прекрасно. Мы получаем немецкие технологии и кредиты, немцы—наше сырье. Но если нападает, Англия и Франция из страха окончательно потерять лицо и расстаться со статусами великих держав объявят войну Германии. Как они станут воевать—это уж другой вопрос, это не наше дело, но, во всяком случае, станут. Если Англия и Франция находятся в состоянии войны с Германией, а Германия нападает на СССР—тогда Англия, Франция и СССР автоматически оказываются по одну сторону фронта. Союз, какого мы добивались в течение двух лет, возникает сам собой. И даже если наши хитроумные западные партнеры попытаются от реального взаимодействия увильнуть, все равно мы вступим в войну, как минимум, не имея их на стороне Гитлера. Что, если вспомнить их маневры последних лет, уже немало. А как максимум—имея союзниками. Против их воли, разумеется, но в состоянии войны отвертеться они не смогут.

Некоторое время Коба бессмысленно шарил по карманам в поисках трубки. Потом нащупал, даже покрутил в пальцах, но вынимать не стал и осведомился:

—Есть другие мнения, товарищи?

—А как же Польша?—неловко спросил Анастас.

Коба резко обернулся к нему. Его усы неприязненно шевелились.

—Вот я прям щас зарыдаю,—сказал он. Помолчал.—Ответь, дорогой. Руководитель Советского Союза при конфликте интересов двух стран, одной из которых является Советский Союз, чьи интересы должен предпочесть? Той страны, за которую он отвечает, или той, которая только и знала, что вредила стране, за которую он отвечает?

Анастас с мгновенно запылавшим лицом опустил голову и уткнулся взглядом в сукно стола.

И тут я вдруг словно услышал голос Маши: вы спасете Польшу?

—Надо еще отметить,—в полной тишине сказал я,—что это единственный шанс без войны спасти от немцев хотя бы ту часть Польши, которая не против того, чтобы ее спасли. Ту, где Варшава вынуждена то и дело предпринимать карательные акции. Там нас многие ждут. В конце концов, даже по плану Керзона эти территории должны были отойти нам.

—Гарное предложение,—вдруг подал голос Никита. И добавил мечтательно:—Подрастим Украину. Республиканскую столицу в Киев перенесем... А может, и союзную, товарищ Сталин? А? Все ж таки мать городов русских.

—Думаю,—с отеческой симпатией глядя на Никиту, мягко сказал Коба,—у нас будет довольно много более срочных дел.

Он помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли выжидая, не предложит ли кто чуда.