На минном поле любви

Злоупотребление властью. Обычно в подобных преступлениях обвиняются погрязшие в коррупции пожилые дядьки в дорогих костюмах, которые нисколько не делают дядек привлекательней. Женщин за такое не судят. Для них «злоупотребление властью» — диагноз, гораздо более приличный и пикантный, чем диарея или ПМС. Во всяком случае несколько телок, собравшись вместе, вряд ли станут кичиться друг перед другом тем, как их плющило на унитазе в состоянии «животом скорбная»[44], зато с удовольствием похвастаются друг перед другом, на какие дары и подвиги они смогли раскрутить бойфрендов, благоверных или едва знакомых мужиков, ненароком подцепленных в баре. Очевидно, трофеи доставляют особое удовольствие тогда, когда сама ты эмоционально в ситуацию не втягиваешься. Просто разводишь кого–то, от тебя зависимого, из чистого чувства — из спортивного азарта. По принципу — «ничего личного». Методичное исполнение древнего ритуала. Мое сердце сможет покорить только истинный рыцарь, который ведет себя, как полный идиот. Зачем? Затем, что так полагается. Сообразно рыцарской этике.

Рыцарь обязан всю жизнь нести любовь к Прекрасной Даме — так же героически, как бремя лояльности и верности сюзерену. Согласно такому подходу, чувство неизмеримо сильней морали и даже сильней рыцарского достоинства. Не верится? Да большинство рыцарских романов не на том построено, какими мечами–копьями герои орудуют, а на том, какие правила приличия, верности, чести те же герои нарушают. Именно по прихоти своей дамы. Максимум – ради спасения оной. В романе «Ланселот, или Рыцарь телеги» автор, прославленный Кретьен де Труа подвергает суперрыцаря Ланселота страшному испытанию: сделай свой выбор — между любовью и рыцарской честью. Нехило? Чтобы спасти похищенную возлюбленную, Гиневру, Ланселот вынужден сесть на телегу и всем показаться в самом позорном виде: рятуйте, люди добрые! Вот он я, достойный рыцарь, еду, словно жалкий простолюдин, не верхом на коне, а сидя на телеге. Срамота! А в XII столетии смирение рыцаря перед лицом любви — признак куртуазной культуры. А также проявление силы, а не слабости. И, как писал один филолог, специалист по рыцарскому роману, «противопоставление этого мира истинной рыцарственности и благородства обыденной жизни несло в себе упрек, что повседневность оказывается бесконечно далекой от этих возвышенных идеалов»[45].

Да чего упрекать–то? Рыцарей не стало? Искать надо уметь! В каждом мужчине таится рыцарь. А что? Удобно: башкой думать незачем, знай себе повинуйся зову сердца да принципам куртуазной культуры! Выживешь – хорошо, не выживешь – попадешь в рыцарский роман как образец галантности. И станешь для женского пола светочем и идеалом. Посмертно. Все мы, девочки, грезим о Ланселоте, о любви верной и непобедимой. Чтобы боготворил, холил, нежил и лелеял с неугасаемой силой. Только… готовы ли мы к тому, чтобы стать Прекрасной Дамой? Не случится ли с нами чего–нибудь этакого, непредсказуемого от подобной «сказочной доли»? Как говорил польский кинокритик Зыгмунт Калужиньский: «Постоянно обожаемая женщина теряет чувство реальности», а Жанна Голоногова ему поддакивала: «Безграничная любовь развращает безгранично». Лично со мной едва не приключилось нечто в этом роде. Короче, излагаю по порядку.

С Ванькой я познакомилась где–то в эпоху среднего палеолита, то есть три года назад на вернисаже. Мать готовила выставку. Нужна была афиша. Но мамуле катастрофически не везло с художниками. Она и не подозревала, что творческие личности, когда отрываются от паренья в заоблачных высях и ступают на грешную землю, становятся настолько невменяемыми.

Полубог под номером один для начала решил у матери узнать номер своего телефона: «Я одинок, — объяснил он ей, — и у меня нет причины общаться с самим собой по телефону, поэтому я забыл номер. А вы мне позвонили, значит вы его знаете. Скажите, какой у меня номер?» Мать два раза продиктовала гению дедукции набор требуемых цифр и повесила трубку.

Второй художник оказался адептом экуменического движения[46] и все свое творчество посвящал идее объединения христиан, не предупреждая об этом заранее. На эскизе афиши он изобразил бьющую вверх мощную струю чего–то там символического, а на вершине этой струи обнимались трое мужчин: православный священник, протестантский пастор и католический аббат. Вокруг этой любвеобильной тройки свисали гирляндами цветы, летали ангелы и экспонаты мамашиной выставки. Именно так художник представлял себе единство мирозданья. Мать хохотала над этим шедевром до слез и икоты, а отсмеявшись, предложила автору приобрести его гениальное детище и отказалась наотрез от дальнейшей совместной работы. А эскиз экуменического содержания, обрамленный в веселенькую рамочку довольно долго провисел в нашей прихожей, вызывая приступы гомерического хохота и стыдливого хихиканья у родительских знакомых, а также скабрезные замечания у приходящих сантехников и у Майкиных приятелей.