На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны

Несколько раз нас потом перебазировали с места на место. Пожалуй, мы больше ездили, чем летали. Досталось и холода, и жары — когда стояли за Волгой и температура в тени упорно держалась выше сорока градусов.

А тут как раз пошли слухи, что школу нашу думают расформировать. Так оно и получилось. Часть курсантов направили в другие летные училища, а большинство, в том числе и меня с Чернобровкиным, на фронт. Попали мы в дивизионную разведывательную роту.

6

Морозным ранним утром к нам в госпиталь прибыла очередная партия раненых. Принесли новенького и к нам.

— В офицерской палате сейчас нет свободных мест. Поэтому к вам временно кладем старшего лейтенанта, — объяснила сестра-хозяйка. — Состояние у него тяжелое, так что вы, пожалуйста, не шумите.

На носилках лежало безжизненное тело. В лице ни кровинки. Санитары на миг заслонили его от меня. Он застонал и открыл глаза. Наши взгляды встретились.

— Петров Анатолий… Вот так встреча! — тихо проговорил он запекшимися губами.

— Липатов! — вскочив с постели, я в два прыжка очутился около его койки. Николай слабо улыбался.

— Ну вот, Анатолий. Теперь нам никуда, видно, друг от друга не деться, пока не вылечимся! — не то шутя, не то серьезно сказал он и прикрыл глаза.

Выглядел он неважно. Много хуже, чем тогда, в санитарном поезде. Как бы угадывая мои мысли, Липатов объяснил:

— А у меня, брат, с ногою дело швах. Даже пошевелить больно. Вот направили сюда… Говорят, в вашем госпитале врачи хорошие, вылечат.

Но врачей состояние Липатова встревожило. Многие из них осматривали его рану, даже один известный профессор. Все сходились на одном: положение серьезное, возможно, осложнение, гангрена. Николаю предложили ампутацию.

— Нет, вытерплю все, но ногу резать не дам! — слабым, но твердым голосом отвечал на уговоры Липатов.

Когда ему стало чуть лучше, я рассказал о своем невеселом житье. О контузии. Не скрыл при этом, что не слишком-то прятался от бомбежки.

Николай долго молчал.

— Да ведь мы уже говорили с тобой на эту тему, — с трудом произнес он. — А ты опять огорчаешь меня. Фашист хотел убить тебя, убить меня. Но не смог, только ранил. Что ж, давай ему поможем, давай сами наложим на себя руки! То-то обрадуем врага. Да только он этих подарков не дождется.

Он перевел дух и уже тише закончил:

— У тебя нет рук. Но твоя голова еще пригодится людям. Что касается меня, то я и сейчас верю, что буду воевать.

Липатов оставался Липатовым.

Госпиталь наш размещался в здании бывшего ресторана. Внизу — большой холл, он пустовал. Здесь я любил в одиночестве сидеть на подоконнике и, чуть приоткрыв штору, смотреть на улицу. Повезло нам, что госпиталь стоит здесь, в центре Саратова, а не на задворках, где, кроме сугробов, ничего не увидишь. Лязг трамваев, шум машин хоть как-то развлекают. Спешат на работу люди. По делам. С работы. Вот раздается гудок завода. Я уже знаю, что это начинается первая смена. Ну а мне пора идти на завтрак.

Вздохнув, я поднимаюсь по лестнице. Впрочем, завтрак еще не принесли. Липатов бреется лежа, подложив под голову две подушки. Ногу свою он все-таки отстоял, и после мучительной чистки ее снова одели в гипс. Кузьма Белоконь сочиняет очередное письмо. До войны был трактористом, работал в колхозе. Но вот потерял ногу. Мучился Кузьма — как же он теперь без трактора? И долго не хотел сообщать о своем несчастье родным, вообще не писал ни строчки. Уговорил Кузьму комиссар госпиталя. Жена очень обрадовалась, что он все-таки жив, собирается приехать вместе с дочкой, навестить его. Поднялось настроение у нашего Кузьмы, теперь только и разговоров, что о жене да о доме.

Комиссар к нам заходил частенько. Был он уже пожилым человеком и многим из нас годился в отцы. Он прекрасно разбирался в положении на фронтах, умел толково ответить на любой вопрос, а вопросов раненые задавали много. Но главное, легко находил общий язык и с ранеными, и с медперсоналом. Он был в курсе всех наших дел, каждому готов был помочь. Причем не дожидаясь просьбы.

В нашей палате комиссар всегда был желанным гостем. Подолгу беседовал он с Липатовым, видно нравился ему этот волевой офицер. На этот раз, собираясь уходить, комиссар неожиданно повернулся ко мне и попросил на минутку зайти к нему в кабинет.

Кабинет находился на третьем этаже. Я здесь был впервые и с интересом разглядывал просторную, светлую комнату. Напротив двери, ближе к окнам, стоял громоздкий письменный стол. Вдоль стен несколько стульев, видавший виды кожаный диван, а дальше — двустворчатый шкаф, плотно забитый книгами. На стенах портреты Ленина и Сталина.

Комиссар тяжело опустился на диван и усадил меня рядом с собой. В тишине отчетливо слышалось тиканье настенных часов.

— Книги любишь? — Комиссар показал рукою на шкаф. — Заходи, бери, что понравится, отказа не будет.

— Спасибо.

— Вот, например, «Тихий Дон» Шолохова. Читал?

Комиссар встал и снял с верхней полки синюю книжку.

— Можно сказать, что нет. Так, листал когда-то…

— А ты почитай внимательнее. Книга стоящая.

Он положил томик на стол и внимательно взглянул мне в лицо.

— Ты сам-то откуда, Анатолий?