На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны

Зимними вечерами забираюсь на полати и слушаю сказки, байки мужиков.

Летом постоялый двор пуст. Летом, как говорится, каждый кустик ночевать пустит.

Летние каникулы. На Алей бы, купаться с утра до вечера, или мяч гонять, или в бабки сразиться… Ан нет! Отец строг.

— Петька! Андрюшка! Быстрее запрягайте Гнедка и за дело!

А вот дается задание ловить сусликов. Тут потеха. Нальешь в норку воды и ждешь, когда появится очумевший кусучий жилец.

Ездим в ночное… Лошади спутаны, мирно пофыркивают. Разводим костер. Нерушимая тишина отступает. Если приложиться ухом к земле, можно слышать шепот лугового разнотравья. О чем шепчутся травы? Может, они обижаются на обжигающе знойный алейский день и с нетерпением ждут утренней росы?

На зорьке продрогшие скачем по домам!

Жизнь моя делает резкий поворот. Отец привозит себе новую жену, а мне — новую мать.

Похоронно звонит станционный колокол. Подкатывает поезд. Выходим на перрон. И я вижу свою родненькую маму. Учуяло материнское сердце! Упала на колени передо мной, стала целовать мои сапожнешки…

— Сынок! А как же я?!

Ее умоляющий взгляд потряс мою душу. Припал к ее голове и заплакал. Остальное как в тумане…

Голос отца:

— Хватит голосить!

Впервые у отца, этого сурового человека, в глазах тоже стоят слезы…

Прощайте, Алейские степи. Прощай, мама.

…На Рудченковку приехали в распутье. Остановились у дяди Миши, брата мачехи.

Дядя Миша работал на тридцатой шахте забойщиком, тетя Ариша, его жена — на девятнадцатой — ламповщицей. Бездетные. В получку дядя Миша обычно приходит на изрядном «взводе» и, если нет тети Ариши, подзывает меня к себе и начинает изливать душу.

— Не горюй, Петруха! Парень ты ладный. Жизнь?! Это, брат, тоже шахта, глубокая шахта…

Часто тоскливо жалуется:

— А у нас с Аришей своего пацана нет.

Пьянеет. Иссиня-черные мельчайшие крупинки угольной пыли под глазами резко выделяются на побледневшем лице. Я увожу его в барак, укладываю спать, а сам убегаю в степь, ложусь на спину и в голубизне донецкого неба ищу знакомые алейские облака…

Шахтерские пацаны озорные, новенького быстро приметили. Как новичка принять в свою компанию? Проверка нужна.

— Эй ты, сибирский смоляк, топай сюда!

Отмалчиваюсь, ухожу стороной. Один ведь. Вскоре меня все-таки жестоко побили. А получилось так.

Соседская девчонка Валя Маринюк как-то спросила:

— А ты в какой класс пойдешь учиться?

— В седьмой.

— Иди в нашу группу, школа недалеко — на тридцатой.

Завязалась маленькая дружба. Пацаны приметили. Особенно Васька, по кличке Старик, — коновод константиновский. Вечером иду с Валей к шурфу двадцатой. Смотрим — ребята играют в чику.

— Пацаны, смоляк начал Вальке мозги мыть!

— А ну, топай сюда! — зло говорит Васька.

Подошел. Иначе нельзя, ведь рядом девчонка. Слово за слово, завязалась драка. Крепко мне досталось. И я двоим носы успел расквасить. В Сибири тоже умеют драться! Сижу на макушке террикона шахты двадцатой. Тело ноет, злоба душит…

— Сволочи, кучей взяли…

Ночь надвинулась на рудник. Разливается марево электрических огней шахты девятнадцатой, правее, на гребне, — строящейся шахты 17—17-бис, еще правее — тридцатой. Бродят всполохи батарей коксохимзавода.

В сторону юга — темнота. Там, где-то километрах в ста пятидесяти, плещется Азовское море. Тоска давит. Вспомнился алейский перрон, родная матушка…

«К черту бы все! В Сибирь бы…»

За партой я рядом с Валей. Все предметы преподают на украинском языке, даже математику. А я-то прирожденный русак с алейским говорком. В Алейске я приносил из школы пятерки, сейчас — двойки. Валя старается мне помочь, но ничего не получается.

— В школу я не пойду, — угрюмо говорю отцу.

Отец меня понял и как-то с надсадой выдавил:

— Не судьба…

Отдали меня в Рудченковский горпромуч. Здесь учат на русском. Стало легче, опять пошли пятерки. Стипендия — три рубля в день, тоже деньги. Выдают продуктовую шахтерскую карточку.

В воскресенье отец сказал мне:

— Ну что, сынок, растешь ты ходко. Вишь как вытянулся. На семейном совете решили тебе обновку купить. Ботинки там, пальтишко…

Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Вечером в обновке иду с Валей в кино. И надо же! Расшнуровался ботинок. Ничего не могу сделать. Запутался проклятый узлом. Нервничаю. Впервые ведь надел. Вдруг вижу рядом большие-большие Валины глаза, слышу ее мягкий голос:

— Ну успокойся, Петушок ты мой…

В тот вечер я впервые поцеловал девчонку.

Константиновские пацаны все-таки приняли меня в свой круг. Вскоре я выбиваюсь в коноводы. Даже Старик уважает.

С отличием закончил горпромуч. В аттестате написано: «Электрослесарь второй руки».

Капитальную подготовку давали в горпромуче за два года! Желторотыми пацанами приходили мы, а выходили мастерами своего дела. Ребята в группе жили по жесткому принципу: один за всех — все за одного. Вася Еричев, Федя Сорокин, Сережа Торшин, Вася Корниенко. Где вы сейчас? Где Вера Ревякина и Маша Матвиенко?

Готовлюсь поступать в институт. Приняли на рабфак. Но все вдруг повернулось по-другому… Плохо, когда мать у тебя — мачеха.

Убежал в Сибирь… Беспризорничество… Детская колония…