На линии огня: Фронтовых дорог не выбирают. Воздушные разведчики. «Это было недавно, это было давно». Годы войны

Иногда парень рвется встать с койки, но он крепко привязан полотенцами. Ночами он кричит одно и то же:

— Бей, Мишка! Мишка!.. Стой, стой! Бей гада!

Через неделю ему стало легче. Помогли многократные переливания крови и добрый материнский уход почти сутками дежурившей в палате Филипповны.

Разговорились…

— Как звать?

— Василий.

— Откуда родом?

— С Алтая.

— А точнее?

— Из деревни Кашино Алейского района.

— Ты из Кашино?!

— Да, а что?

— Так я же из Плота вы!

Вот так номер! Земляк в соседях.

У лежачих одно дело — поговорить. Ну и мы отводим душу. Рассказал я, как попал в беду. Он о своей беде рассказал.

Они тоже из засады действовали. Тридцатьчетверку по макушку врыли в земельку рядом с автострадой. Вот тебе и весь маневр.

— Три ихних коробки мы разом гробанули. А дальше, как в дурном сне: противник слева, противник справа. Дали задний ход, вылезли из ямы и развернули на все сто восемьдесят. С версту просекой проскочили и бочком к автостраде! Они тут как тут. Прут, сволочи, как на параде. За тяжелыми танками тягачи волокут пушки. Одного мы скоренько подпалили. И нам досталось, как молотом кто стукнул по машине. Думал, опрокинемся. Устояли. А мотор скис. Давлю на стартер. Завелись. А нас второй раз да по другому месту. Заклинило орудие. Командир командует; «Тараним гадов!» Рванули на всю железку. «Твою душу мать, знай сибиряков…» Треск! Звон! Давим на автостраде все, что давится, — пушки, грузовики. Проскочили колонну от головы до хвоста. Тут и нашел нас третий и последний. Как бы с ходу ударились в каменную стену. В ушах шум. Термитным саданули. Потом огонь, дым, взрыв… Очухался и щенком взвыл. Руки в сплошных волдырях, на лице будто кто костер развел. Экипаж наповал. Жутко смотреть. Как головешки… Заплакал я, вылез через люк и пополз…

Подобрали ребята из 19-й танковой бригады.

Земляк на войне вроде брата в доме. Что забыл — напомнит, что узнал — тебе перескажет.

У жителей алейско-рубцовской степи говорок и тот со своим оттенком, нет в нем чалдонского чоканья. Есть какая-то своя мягкость, что ли. Деревенский говорок степной, и народ здесь с особинкой в лице, красивый народ. А может, мне так кажется? Может, это потому, что моя это родная сторонушка?

Суровы Алейские степи.

Барнаульский и Космолинский боры, протянувшись узкими лентами с севера на юг, не в силах сдержать свирепый натиск «казахстанца», и он, как зверь, мечется по степи, срывая сугробы на косогорах, солонцах, всю эту снежную массу безжалостно гонит в сторону Барнаула.

В моей Алейской степи, в междуречье Алея и Чаныша, приютились деревни Большое Понюшево, Малое Понюшево, Урюпино, Кашино, Белоглазово, Тугозвоново, Плотава, Самодуркино. Усть-Калманка.

Летом степь хороша!.. В ясную погоду не только с Плотавской гривы, но даже из Алейска видны отроги алтайских белков. Лучи заходящего солнца золотят предгорья, игра разноцветных теней в складках холмов так и просится в песню. Алей долог: начинается в горах, петляет по Рубцовской степи, пересекает Алейскую и впадает в матушку Обь. Речка небольшая, шириной двадцать-тридцать метров, но весной разливается и на одну, и на две версты, затопляя забоки, луга и озера.

Вода спадает, а солнце все выше и выше. Буйствуют луговые травы, в забоках набухают почки смородины, ежевики. Высоко залетевший жаворонок будоражит тишину.

Край мой отчий, сторонушка родная моя!

Алейск… Три улицы деревянных домишек, железнодорожная станция, депо, водокачка, нардом. Центром жизни города и окрестных деревень была базарная площадь, весной и осенью утопающая в солончаковой грязи.

Вот я восхищенными глазами провожаю пассажирские поезда, идущие аж до далекого Семипалатинска. Мне хочется запрыгнуть в вагон и ехать, ехать…

Рядом хороший пристанционный сад. Частенько вечерами в этом саду выясняли отношения поселковые и железнодорожные ребята.

При входе в сад — памятник захороненным бойцам гражданской войны. Нас никто не учил этому, но всегда, подходя к скорбному месту, мы снимали свои кепчонки. Что-то тревожило ребячьи души.

— Опять по станции шатался? — слышу приглушенный голос отца. Получаю подзатыльник. Утирая слезы обиды, украдкой бегу через солонцы в деревню Малое Понюшево. Это рядом. Здесь я, как в Плотаве, забираюсь на колокольню и вижу погост, где лежат мои бабушка и дедушка.

Учусь я хорошо, люблю все предметы, но особенно географию. Хочется видеть весь мир. Отчасти это желание удовлетворяет нардом. Серия за серией гонят здесь заграничные кинобоевики: «Похождения американки», «До последнего человека», «Гамбург», «Месс-Менд», «Под властью Адата». Оркестр в составе мандолины, двух гитар, балалайки сопровождает показ звуками вальса «Над волнами». И на экране — бегущие океанские волны.

Суровая, забураненная земля. Длинной вереницей тянутся подводы с зерном к Алейску. Привезли, сдали в заготзерно. Забот у мужиков куча. Надо по хозяйству купить кое-что, бабам и ребятишкам — гостинцев. Короток зимний день, а до дома сорок, а то и больше верст. Куда на ночь глядя поедешь? Косушку водки для сугрева, да на постоялый двор.