На линии доктор Кулябкин

Вчера на первом педсовете Леонид Павлович представил меня учителям, сказал излишне много хорошего. В этом была его тактическая, что ли, ошибка. Уважение в коллективе нужно завоевывать самой, а не получать в виде директорских рекомендаций.

Правда, большинство учителей довольно благожелательно поглядывало в мою сторону, и все же один иронический взгляд я уловила. Это был тот, вагонный Вовкин приятель, наш спутник.

После педсовета мы с ним столкнулись в дверях. Он будто шутя бросил:

— Так вот кто такой ваш дядя Леня…

Я смутилась.

— Леонид Павлович — муж моей институтской подруги.

— Я это понял. — И опять ироническая искорка, такая многозначительная и обидная, промелькнула в его взгляде. — Ну что ж, давайте хоть теперь познакомимся.

Он назвался то ли Константиновым, то ли Костомаровым.

Неприятное ощущение долго не покидало меня. Бог мой, как бывает! «Милый, симпатичный» — совсем недавно, а теперь — бр-р! — не хочется вспоминать.

…Я даже не заметила, как подошла к школе. На стенах — кумачовые плакаты, стенды с фотографиями, возле которых весело шумели ребята. Перед входом на главную лестницу замерли часовые. Они были в военной форме с деревянными ружьями. Малыши буквально столбенели перед ними.

В учительской я обратила внимание на полную седую женщину. Она поглядела на меня долгим неподвижным взглядом, точно обдумывала, стоит ли отвечать на мое «здравствуйте». Наконец слегка наклонила голову.

Загудело школьное радио, и мальчишеский голос объявил:

— Пятым, шестым, седьмым и восьмым классам построиться в актовом зале.

Я вышла из учительской. Старшие теснились, толкались, ссорились из-за мест.

Рослый паренек с большими голубыми глазами, длинными черными, будто подведенными, ресницами, в военной гимнастерке, затянутой на худенькой талии широким солдатским ремнем, подошел к Леониду Павловичу, спросил о чем-то.

— Председатели советов отрядов и командиры лагерных отделений, встаньте перед своими классами. Смирно! — Голос Прохоренко сразу заставил всех стихнуть.

Паренек повернулся — четко стукнули каблуки.

— Товарищ директор! Рота летнего пионерского лагеря, а также ученики школы по вашему приказанию построены. Командир роты Щукин.

— Вольно.

— Во-ольно!

Леонид Павлович неторопливо прошелся вдоль строя. Голова опущена, руки за спиной. Остановился. Несколько раз едва заметно перенес тяжесть тела с пяток на носки. Послышался скрип половиц.

— Нынешнее первое сентября для всех нас — день особого значения. — Леонид Павлович медленно обвел зал глазами. — Здесь я вижу ребят, знакомых друг с другом только по школе, немало и таких, кого объединил в дружный коллектив пионерский лагерь. Я думаю, мне нет необходимости рассказывать о летних делах. Большинство их знает. Я хочу только прочесть одну короткую телеграмму. — Он вынул из кармана бумагу. — «Благодарим за прекрасную работу. Точка. Колхоз перечисляет на счет школы две тысячи сто рублей восемьдесят семь копеек. Точка. Правление».

Леонид Павлович поднял руку и минуту стоял так, ожидая когда утихнет гул.

— Деньги заработали, — сказал он. — А теперь проблема потяжелее: как их истратить? — Он подождал, когда стихнет смех, и опять прошелся вдоль строя. — Впрочем, вы правы, это не самая главная проблема. Меня волнует другое. В лагерном самоуправлении выявились замечательные организаторы, вот такие, например, как Юра. — Он положил руку на плечо Щукина и тут же убрал ее. — Но разве имеем мы право закрыть глаза на тот факт, что некоторые из ребят попали в школу после большого перерыва? Их школой долго была улица. Я не боюсь говорить об этом, потому что знаю, как много они поняли летом. И жизнь покажет, сумеют ли они так же хорошо учиться теперь, как они работали в колхозе. — Леонид Павлович приблизился к маленькому белесому пареньку, пристально поглядел на него. Мальчишка вздрогнул, вытянулся перед директором. — Скажи, Петр Луков, правильно ли сейчас рекомендовать тебя или Щукина в совет дружины?

— Нет.

— Значит, вы обязаны доказать школе, что можете учиться не хуже, а даже лучше многих.

— И даже лучше! — весело подтвердил мальчик.

Опять смех.

— Смирно! Внести лагерное знамя!

Раздалась барабанная дробь, и в образовавшийся проход торжественно вошли знаменосцы.

— Пока существует знамя, — говорил Леонид Павлович, — существует и полк. Поэтому мы должны поклясться, что будем хранить знамя как зеницу ока. — Он оглядел ряды школьников. — У нас сражение не только позади, но и впереди. Да, сражение, которое предстоит, тяжелое. До начала лета продлится оно, день за днем девять месяцев. И это сражение — учебу — мы должны выиграть без потерь. Предлагаю двоечников считать бесславно павшими. И в лагерь на следующий год их не брать.

— У-у-у, — не то одобрительно, не то настороженно отозвался зал.

— Так поклянемся же, что будем отлично учиться, помогать друг другу, ничем не опозорим славного имени Второй вожевской школы.

Прохоренко опустился на одно колено, поднял край алого полотнища и поцеловал его.

На лбу у Щукина выступили капли пота. Он подождал, когда директор отступит, и тоже припал к знамени.