На линии доктор Кулябкин

Кому не хочется иметь почитателя? Художники — честолюбивый народ, не очень-то избалованный вниманием, — открывали охотно перед ней мастерские, приглашали с подругами. Соня радовалась бурно, несдержанно и однажды удивила подруг тем, что тут же, в мастерской, заплатила две сотни, отложенные на отпуск, за поразившую ее акварель.

Это оказалось странное геометрическое нагромождение, имевшее вполне реальное обозначение: «Загорск». И когда художнику предложили сделать выставку, то работа, принадлежащая Соне, висела на самом видном месте.

Кстати, этой выставки в городе долго не могли забыть. На сцене самодеятельный оркестр рожечников исполнял простенькую пастораль, люди толпились у картин, шепотом обменивались мнениями. Соня чувствовала себя почти именинницей, бросалась к знакомым, комментировала, объясняла технику — она знала о художнике все, — была, может, самой счастливой в этом выставочном зале. Видите, будто бы говорила она всем своим радостным обликом, это я открыла его, поняла, теперь-то легко каждому, а попробуйте, когда художник был почти неизвестен?!

После выставки «Загорск» вновь вернулся в Сонину комнату, висел против Ксюшиного портрета, и Соне чудилось, что простота детской улыбки, нежного лица как бы спорила с усложненностью художественного замысла…

Подруги рассуждали о кожаных пальто и дубленках — на их уровне Соня жить не хотела.

…Они приближались к дому. У Дуси стучало в висках, стоило ей подумать о Галине и Николае. Пора говорить, а то время упустишь, потом не сказать. Все нужно делать с умом и осторожностью.

Соня тоже помалкивала. Думала о своем. Юра жил один эти месяцы. Нелегко ему. А вокруг, наверное, вьются и крутятся, норовят поймать одинокого, неухоженного — известное дело, мужчина в таком положении беспомощен, кто первый протянет руку, тот и хозяин.

А у кого больше прав? Соня знает его, можно сказать, с рождения, а четверть века любит. Этот приезд может стать для нее решающим.

Она пошла быстрее, оставила Дусю позади — ничего не скажешь, сопровождающая.

— Погоди, Сонюшка! Уж не те силы!..

Остановилась, виноватая, дала Дусе передохнуть, отдышаться. Ждала терпеливо.

— Вы Иришиных родителей зовете на юбилей?

Сказала незаинтересованно, так просто, будто из любопытства.

— Надо бы. Только не знаю, когда и ехать на Сиверскую.

— Давайте я, тетя Дусечка: и к ним и за Ксюшей! Я бы отгульные дни взяла, с ребенком по театрам да по музеям побегала, город ей показала, ну что она там в берлоге сидит, кроме леса, ничего не видит… У вас, тетя Дуся, и времени нет, а для меня — удовольствие.

— Хорошо бы, — сказала Дуся неуверенно.

— Очень бы хорошо! — говорила Соня. — Мы бы и Юру встретили, а потом вместе по городу, по выставкам. У нас перед Ксюшей большая вина. Ребенок растет, не маленький, ему мир положено видеть.

Дуся покивала, согласилась с ней. Соня обрадовалась — вроде бы разрешают взять девочку, несколько часов провести с ней. Давно этого ей хотелось.

— Хорошо бы, конечно, если бы ты съездила… — подтвердила Дуся. — Только старики Кошечкины недоверчивы. Сами не пойдут и ребенка не отпустят… Я — бабка, права имею, а мне и то каждый раз приходится хитрой быть. Нет, нельзя тебе. Проиграешь. Не привезешь. И Юру расстроишь. Лучше уж я сама…

— Да кто им право дал вам-то отказывать! — возмутилась Соня.

— Какое еще право. — Дуся сказала твердо. — Их право — Ирина. А это право немалое. С ним считаться приходится: и мне, и тебе, и Юре…

Они переговорили будто, а теперь шли рядом, думали. Обкусанный месяц висел над городом, касался труба, подмигивал, очищаясь от наползающих туч, почти совсем не светил. Впрочем, свет и не нужен. В темноте уютнее.

— А потом — тебе и нельзя ехать, — сказала Дуся. — Решат, что ты хочешь Юру к рукам прибрать, смертью их дочери воспользоваться, — к своим-то люди подозрительнее… Нет, Сонюшка, как мать говорю: нельзя тебе… А вот если я привезу Ксюшу, если со мной отпустят, то и гуляй по театрам, я только спасибо скажу.

Остановилась, спросила неожиданно:

— Галина звонила тебе?

— Н-нет…

Придвинулась в темноте — глаза щелками, губы — тонкой строкой, — и такая Дуся бывает, — потребовала:

— Правду. Всю правду мне! Обещала квартирой помочь?

— Н-нет, тетя Дусечка.

— Врешь! Звонила! Должна была позвонить! По глазам вижу!

Не ответила Соня: так, наверное, лучше, так и должна была.

Дуся все глядела на Соню пристально, предупредила:

— Тебя всем сердцем прошу — не оказывай помощи, не причини беды. Обречешь Галину на новые терзания.

Соня постояла оцепенело — чего тут скажешь?

— Иди. — Дуся потрепала Соню за рукав пальто, — И помни…

— Так я на Ксюшу могу рассчитывать? — спохватилась Соня.

— Можешь.

И вдруг захотелось Соне удержать Дусю, все ей рассказать. Знает Дуся, как Юра давно ей нравится, да кто может знать, догадаться, измерить, как Соня любит его.

— Я, тетя Дуся, отчего-то Юру школьником больше представляю: худенький был, большеглазый, посмотрит, и что-то у меня в груди сделается, такая боль…

— Может, и переменится он… Не все же ему в одиночестве, — сказала Дуся, на этот раз опуская глаза.