«Идет пятиминутка, — написал я ей, — но я даже не пытаюсь слушать. Я думаю о тебе. Я это делаю постоянно. Это замечательно — идти по улице, ехать в машине или даже сидеть здесь, в кабинете Сидорова, и, сохраняя деловой вид, думать о тебе. Иногда я чувствую себя, как казах, который поет о том, что видит. По крайней мере он мне очень понятен. И мой разговор с тобой выглядит примерно так.
Разговор Дашкевича с Милой. (Музыка Дашкевича, перевод с казахского Дашкевича, слова на казахском языке Дашкевича.)
Это подстрочник. Теперь попробуй переведи его обратно на казахский, и ты поймешь, что я написал настоящую песню.
А теперь еще об одном. О чем мы оба упорно молчали, хотя обещали быть откровенными. А ведь правда, о которой нужно молчать, совсем не лучше вранья. Это я понял.
Я страшно рад, что ты решила главное для нас обоих. Когда стало ясно, что мы будем вместе, возникло: Ярославль или Валунец? От тебя требовалось чуть-чуть обычного эгоизма, маленькой жестокости, и я бы сорвался с места и уехал отсюда. Ты это знала. И я даже оправдывал тебя. «Вот, — думал я со страхом… — еще несколько дней, и я пойду к Деду и скажу: уезжаю…»
Каждое письмо от тебя я вскрывал и с радостью и с тоскою. Я заглядывал в конец. И каждый раз там стояли спокойные слова: жду писем.
«Она ждет, чтобы я первый об этом сказал», — думал я. И молчал.
Но вчера ты написала, что скоро приедешь!
Ты скоро приедешь!!!
Я сразу же побежал к Марго и заорал:
— Она скоро приедет!
А Марго просто-таки зашипела:
— Ты совсем обалдел, Гошка! У меня же спят дети.
Это не было для меня аргументом.
— Дети должны проснуться! Все должны знать об этом, даже твои дети!!
Тогда Марго схватила меня за руку и вытолкала на улицу. Но я сказал:
— Мы не имеем права скрывать от народа такое событие.
— А что тебя так удивляет? — спросила Марго. — Она и должна приехать. Подумаешь, подвиг!
Да, да, подвиг! Марго не понимала, чего я боюсь.
А Дед понял!
Я прибежал к нему поздно вечером. Я постучал в окно и, не дожидаясь, когда он выглянет, крикнул:
— Она приедет!
— С ума спятил! — объяснил Дед Марии Михайловне. — Будит всех среди ночи. — И высунулся из окна. — Я думал, что ты скажешь: между прочим, я уезжаю.
— Между прочим, я остаюсь! — заорал я.
— Оставайся, оставайся, — сказал Дед и закрыл раму.
Но я не ушел. Я постучал сильнее. И тогда уже закричал он.
— Если ты, — кричал он, — не уйдешь, то я выйду к тебе, и мы пойдем в больницу, проверим работу сестер и санитарок!
И я не ушел. И мы устроили облаву. Тяжелых больных в отделении не было, и все няньки спали, а одна даже чмокала губами, когда мы стояли около нее.
Дед устроил настоящий погром, о котором будут долго помнить. И от этого настроение у нас стало еще лучше».