На Лене-реке

«Мелкое дело, — думал он. — Игра не стоит свеч. Укус блохи не остановит бегущего быка. Самое большее, на что можно рассчитывать, — некоторая затяжка проектирования. И для этого рисковать агентурой… Неразумно. Шефы за океаном плохо представляют, каких трудов стоит завербовать агента в этой проклятой стране. И еще меньше они понимают, как коротки руки у наших агентов. У них нет опоры. Всякая попытка активизироваться почти наверняка оканчивается провалом. В таких условиях могут действовать только смертники, идущие на это с открытыми глазами. А они уже почти перевелись… Самое эффективное, а потому и самое нужное сейчас — диверсии идеологические. Использовать каждую щель, малейшую возможность ослабить, поколебать сплоченность этого необыкновенного общества… Надо научиться использовать все темное, гнездящееся в глубине человеческих душ, то, что здесь называют пережитками капитализма. — Он усмехнулся. — И тут повинен капитализм… А впрочем, пусть пережитки. В некотором смысле это название точное, они переживут и нас и внуков наших, и пока они сохраняются, для нас не все потеряно и профессия наша не бесполезна… Восстановить тысячу, сто, даже десять этих… туземцев против русских, развенчать русских в их глазах — стоит хорошего шумного взрыва и ценнее любого производственного секрета».

Среди привычных шорохов настороженное ухо сидевшего в лодке человека уловило какие-то новые звуки.

«Идут», — подумал он, и в ту же минуту на берегу три раза мигнул свет карманного фонарика. Максим быстро сбежал по откосу — слышно было, как осыпаются за ним песок и мелкие комья земли.

— Пришел. Ждет на берегу.

Человек в плаще вышел из лодки.

— Где? — спросил он у Максима.

Максим не понял вопроса и стоял молча.

— Где можно поговорить?

— В сторожке у бакенщика, — ответил Максим и выдернул лодку на берег.

— Лодку провести к сторожке, — приказал человек в плаще. — Ждать меня. Скоро обратно.

Максим хотел сказать, что там есть еще лодка, но понял, что приехавший хочет поговорить с золотозубым «без лишних ушей», столкнул лодку на воду и погнал ее вверх по течению, возле самого берега.

— Не доверяют, сволочи, — пробормотал Максим и сплюнул в воду. — Что этот, что золотозубый… Дурак этот золотозубый. Мне не доверяет… Работаю на них не за страх, а за совесть. У меня с Советской властью свой счет. Меня с родного насиженного места согнали, что отцы, деды наживали, все прахом пошло, а вот ему какого рожна надо?.. Ему-то чем Советская власть плоха? За ручку вывела из грязи да в князи… все мало четырехглазому черту…

Максим устал — взад-вперед тридцать верст на веслах — и проголодался. А тут вместо сытного ужина и отдыха в теплой сторожке сиди в лодке и жди, когда понадобятся твои услуги.

«И чего я с ними связался! — с искренней ненавистью подумал Максим. — Бросить их к дьяволу. Проживу и без них. Голова есть, руки тоже. Привязанный я к ним, что ли?»

«Да, браток, привязанный, — возразил сам себе. — И крепкой веревочкой, в случае чего, и петлю недолго сделать…»

Человек в плаще, осторожно осматриваясь, подошел к откосу.

— Вы здесь? — спросил он в темноту.

Навстречу ему быстро спустился кто-то коренастый, плотный, на круглом лице поблескивали стекла очков.

— Как доехали? — спросил он, пожимая руку человеку в плаще.

— Благополучно, — отозвался тот, — только вчера, в аэропорту, едва не столкнулся с одной вашей знакомой.

— Моей знакомой?

— Да. Помните ту смазливую девчонку, что заметила нас у метро на площади Маяковского?

— Саргылана!

— Так, помнится, вы ее называли. Она кого-то не то встречала, не то провожала. И не будь она так занята своим спутником, я бы был узнан.

— Это было бы очень нехорошо.

— Да. Мягче сказать трудно… Надеюсь, здесь есть место, где можно безопасно поговорить?

— В сторожке у бакенщика. Недалеко отсюда.

— Проводите. В моем распоряжении не более часа.

— Слушаю.

2

Никогда в такую позднюю пору не посылал дед Егорку в деревню.

— Привези сети, которые на верхней полке в кладовке, — сказал он Егорке.

«Нашто ему сети? — недоумевал мальчик. — Разве большую воду ждет? Незаметно вроде…»

Но проехаться в легкой «ветке» по заснувшим протокам, тревожа ночную тишину всплесками весла, так заманчиво! Опасаясь, как бы дед не передумал, Егорка проворно выскочил из сторожки и чуть не кубарем скатился с откоса.

— Дядя Максим, а вы что тут сидите? — спросил он, увидев Максима в лодке.

— Ершей ловлю, — буркнул Максим и, швырнув окурок, сплюнул за борт.

Егорка ничего не понял: удочки у дяди Максима не было. Но мешкать некогда, может, сети и верно нужны деду, и Егорка, столкнув «ветку» в воду и быстро работая кормовым веслом, скрылся в темноте.

— Уехал? — спросил дед Захар, открыв дверь сторожки.

— Уехал, — ответил Максим.

Дед Захар вышел из сторожки с жестяным фонарем в руке. В другой руке он держал шапку, закрывая ею стекло фонаря. Старик встал лицом к нижней оконечности острова и, приоткрывая шапку, два раза мигнул в темноту красным глазком фонаря.

Через несколько минут в сторожку вошли двое: Джерготов и высокий в сером плаще.